Первый ученик

- Вам, Афиноген Егорович, я все-таки делаю серьезное замечание за параграфы. Это некрасиво, если не сказать большего. А что касается политических настроений отдельных учеников, в частности этого рыженького сына смазчика, или, как его там… машиниста, что ли, то об этих вещах у меня с Аполлоном Августовичем будет особая беседа. Вас же всех, господа, прошу быть построже ко всем, даже малейшим, проявлениям вольнодумства. Всякие так называемые идеи вырывать с корнем! Никаких поблажек таким вещам. Воспитать молодых людей скромных, тихих, умеющих беспрекословно подчиняться начальству, уважающих авторитет власти, церковь, а главное - государя и его законы, - вот задача гимназии. Много рассуждающих, протестующих и тому подобных нам не надо. Таким молодым людям, если они не желают исправиться, нечего делать в гимназии. Ведь вы только подумайте, господа, выходит к кафедре этакий рыжий прыщ, смотрит на вас без тени какого-либо смущения и, изволите ли видеть, устраивает вам демонстрации и… что еще особенно опасно, пользуется моральной поддержкой почти большинства в классе. Вот этот рыженький, и еще я заметил на последней парте… Как его… Забыл фамилию…

- Самохин, - подсказал Аполлон Августович.

- Да, да, Самохин. Еще вот этот Самохин и ему подобные. Ведь они, понимаете ли, воздействуют на класс, а такие хорошие ученики, как…

- Амосов, - подсказал Швабра.

- Как Амосов, - продолжал попечитель, - они, не имея вашей достаточной поддержки, пасуют перед большинством. Все это надо учесть.

- Я Амосова очень поддерживаю, - сказал Швабра.

- Даже чересчур, - заметил Элефантус и так кашлянул, что из пепельницы выскочили окурки и неряшливо разлеглись на зеленом сукне…

Швабра хотел что-то возразить Элефантусу, но тут поднялся молчавший до сих пор математик Адриан Адрианович. Сегодня он был трезв, но от него все же сильно попахивало водкой. Зажав по привычке в кулак бороду, Адриан Адрианович сделал шаг вперед.

- Извиняюсь, - сказал он, - но мне кажется, что и отец Афанасий, и вы, ваше превосходительство, чересчур прямолинейны и недостаточно, э… как бы сказать… Впрочем, разрешите мне говорить просто. Я позволю себе спросить: школа, гимназия - это что?

- То есть? - подняв брови, в свою очередь, спросил попечитель. - Вы о чем?

- Я о детях. Дети - это дети, а не солдаты, а гимназия - не казарма. Если среди детей наблюдаются известного рода волнения, то причиною их мы сами. Мы слишком строги к ним, мы…

- Я извиняюсь, - сухо перебил директор, - но мне кажется, не место и не время начинать здесь подобные дискуссии.

- Нет, нет, почему же, - остановил директора попечитель. - Наоборот, мне весьма любопытно выслушать мнение уважаемого Адриана Адриановича. - Попечитель многозначительно посмотрел на директора и продолжал: - Весьма любопытно. Я слушаю. Продолжайте.

Адриан Адрианович заметил взгляд, брошенный попечителем директору, и нахмурился. Подумав, он сказал колко:

- Впрочем, о моих взглядах вас, кажется, уже достаточно уведомил Аполлон Августович.

Директор понял, на что намекает математик, но, обласканный взглядом попечителя, даже не смутился, а только молча улыбнулся и провел пальцем у себя за туго накрахмаленным воротником.

- У нас, - продолжал математик, и голос его вдруг стал сух и резок, - есть талантливейшие дети, которые… Да вот возьмите хотя бы Самохина. Кто такой Самохин? Во что превратился Самохин? В шута горохового. Вот именно, он ведет себя, как шут, а ведь…

Адриан Адрианович заволновался и налил себе стакан воды. Сделав глоток и облив свою пышную бороду, он обтер ее тыльной стороной руки и продолжал:

- А я уверяю вас, что Самохин талантливейший, способнейший мальчик - он замечательный математик и к тому же поэт. А мы… А мы что сделали из него? Шута и… в этом больше всего постарался уважаемый Афигоген Егорович.

- Что? - вскочил Швабра.

- Да, именно вы, Афиноген Егорович, сделали из Самохина вот этакого отпетого человека. Вы ему за весь год ни одного теплого слова не сказали, вы… Э, да что говорить! - махнул рукой Адриан Адрианович и отошел к окну.

- Кхе! - кашлянул Элефантус и полез в карман за папиросой, поглядывая то на Швабру, то на попечителя. Но вдруг наступила тишина: все заметили, что попечитель нервно передернул плечами и, сняв очки, стал быстро-быстро протирать их платком, не сводя глаз со стоявшего к нему спиной математика. Руки у попечителя заметно дрожали и на шее явственно выступили розовые пятна.

- Однако, - сказал он медленно, - однако…

Адриан Адрианович повернулся к нему лицом.