Первый в списке на похищение

А что, все может быть, все ведь под Богом числимся, у всех судьба сплошь в зигзагах: сегодня ты – преуспевающий бизнесмен, денежный человек, а завтра – голь перекатная. Россия богата такими превращениями… Он с сипением, сквозь сжатые зубы, всосал в себя воздух – слишком тяжело сидеть здесь, в кабинете, где пахнет потом, табаком, чьими-то дешевыми духами – Ольгиными, что ли? Вряд ли, ведь Зоя Космодемьянская не знает запаха одеколона, губной помады, пудры и духов, – чем-то нечистым… гнилыми зубами, может быть? – Белозерцев с шумом выдохнул и, возвращаясь из далеких тоскливых нетей на грешную землю, приоткрыл глаза.

Посмотрел на «панасоник» – может, у него сели батарейки или что-то еще, иначе чего так долго он не подает голоса? – перевел взгляд на аппарат сотовой связи.

Все телефонные аппараты были исправны. Тогда какого же черта они молчат? Белозерцев застонал. Время тянулось слишком медленно, оно обратилось в пытку, которую не всякому дано выдержать. Душевную муку можно сравнить лишь с физической, когда человека пытают, сталью рвут живое тело, выдирают зубы и ногти. Не-ет, это терпеть больше нельзя, как нельзя больше сидеть в одиночестве. Он нажал кнопку, вызывая Олю.

Та возникла мигом, словно сидела не за своим столиком, а стояла за дверью, прислушиваясь к тому, что творится в кабинете шефа – бледная от сочувствия к любимому начальнику, с прямыми мужскими плечами, коротко остриженными волосами неопределенного цвета, без единого косметического мазка на лице.

– Высторобец не вернулся? – спросил Белозерцев глухо, невольно отметим, что он не узнает своего голоса.

– Нет еще. А вот водитель «мерседеса» вернулся.

– Как его зовут?

Секретарша удивленно глянула на Белозерцева: неужели он не знает имени шофера, который не раз работал с ним, подменял Борю, однажды даже возил на переговоры в Питер… Белозерцев раздраженно, словно от укола, дернул головой.

– Да знаю я, знаю, как его зовут, но сейчас, видишь ли… – он повертел обеими руками над головой, изображая что-то непонятное. – Неужели неясно, что у меня все повылетало из головы? Я даже имени собственной матери не помню.

– Павел Сергеевич.

– Что «Павел Сергеевич»?

– Его зовут Павлом Сергеевичем.

– Верно, – ощущая противную болезненную сухость во рту, пробормотал Белозерцев, ненавидяще посмотрел на «панасоник», словно бы считал его главным источником беды, отвел взгляд: так и тянуло грохнуть по аппарату кулаком, превратить его в пластмассовое крошево, – Павел Сергеевич, да, его зовут как нашего министра обороны… как его фамилия? Грачев. Что рассказывает Павел Сергеевич?

– Ничего, – коротко ответила Оля.

– А если поточнее?

– Он не может прийти в себя. Шок. Его трясет.

– Л-ладно, давай этого трясуна сюда.

– Да он разговаривать не может, мычит только – из него выбили все слова. Что вам даст эта беседа?

– Не знаю, – с трудом переступив через себя, признался Белозерцев – он не хотел обсуждать с секретаршей вопросы, которые ее не касались. И что за совково-комсомольская манера заступаться за всех, делать благородную мину и считать при этом себя Героем Социалистического Труда! Но игра-то при этом какая, игра! – Все равно я хочу с ним поговорить. Как мужчина с мужчиной. Пусть крепится. Я хочу понять, в конце концов, некоторые вещи, которые не понимаю.

– Хорошо, я сейчас приглашу Павла Сергеевича, – вид у Оли был недовольный, светлые, едва приметные на лице бровки сошлись в одну линию, подбородок утяжелился, сделался совсем мужским, борцовским, выпятился упрямо вперед – у этой девушки был мужской характер.

«Интересно, какая она в постели? – неожиданно подумал Белозерцев. – И вообще, пробовала она когда-нибудь мужика или нет? Из таких Стенек Разиных иногда получается нечто занятное… Не попытаться ли?» – вяло спросил он самого себя, отметил невольно, что рядом с бедой, с кровью могут уживаться такие пустые непотребные вещи, как мысли о постели с героиней Гражданской войны или с бабушкой русской авиации, что, впрочем, одно и то же. Во рту у него сделалось сухо, он отвел взгляд в сторону и произнес упрямо, тоном, не терпящим возражений:

– Зови!

Когда водитель вошел в кабинет, Белозерцев не узнал его: у дородного, с брюшком и сытой розовой физиономией Павла Сергеевича совершенно не было лица, вместо лица – серая гладкая плоскость с прорезями рта и глаз и двумя крохотными дырками ноздрей, одно плечо криво приподнято над другим, ноги тоже в разные стороны, они разъезжались, словно на льду – коленки были сведены вместе, а ступни широко расставлены – такое впечатление, что водитель побывал в пыточной, на дыбе. Смотреть на него без боли было нельзя.

– Как это произошло? – тихо, чувствуя, что внутри усиливается боль, спросил Белозерцев.

В ответ послышалось сдавленное мычание. Павел Сергеевич раскрыл щель-рот, скривился жалобно, плоское лицо его от этого не перестало быть плоским, в щели показались желтоватые, основательно попорченные никотином зубы, вылез черный, словно бы отбитый, язык, и Павел Сергеевич закрыл рот.