Первый в списке на похищение

– Ба-алшой начальник! – поддаваясь игре, охотно улыбнулся Корочкин, раскинул руки в стороны. – Моя твоя обязан ублажать.

– Насчет коньяка – это я, сам понимаешь, перебор сделал. Двадцать два, как в игре в «очко», – согласился Волошин. – А раз коньяк нельзя, то и все остальное нельзя… Отложим до лучших времен.

– Это наступит нескоро.

– Ты так считаешь?

– А ты посмотри на улицу, посмотри вокруг себя. Разве невидно?

– Философ, – ворчливо протянул Волошин: все-таки он был старше Корочкина и по званию и, наверное, по возрасту тоже, поэтому имел право на отеческое ворчание. – Ладно, выкладывай карту.

– Может, все-таки расскажешь, в чем дело? А ну, выдавай служебную тайну!

– Я тайн не выдаю. Карту на стол!

Карта была как карта, обычная бумага, испещренная прямыми линиями, причудливо, под разными углами состыковывающимися друг с другом, образующими квадраты, пяти– и шестиугольники – странные одномерные плоские фигуры, у которых углов не счесть, все это было нерукотворное, возведенное разными людьми: по карте было хорошо видно, кто как обживал землю – загребущие старались ухватить побольше, залезть со своей межой даже на тротуар, те, кто был поскромнее, – вели себя соответственно. Знающему человеку эта карта могла сказать очень многое.

– Давно этот район стал Москвой? – спросил Волошин, вглядываясь в карту – ему нужно было проникнуть в нутро этого плоского покрова, нырнуть под лоскутное одеяло.

– При Промыслове. Был такой председатель Моссовета, если помнишь. Владимиром Федоровичем звали.

– А год, звыняйте, дядьку, какой?

– Та-ак… Дай бог память, сейчас вычислим… Примерно тыща девятьсот восемьдесят пятый. Да, в восемьдесят пятом это было. А до того это была территория Московской области. Несуразиц очень много, замечу, нагородили. Трагедии были…

– Ну уж и трагедии.

– Да, были и трагедии. Обычные, бытовые. Ну такой пример: отец с матерью жили по одну сторону дороги, а сын с женой и внуками – по другую, в своем доме, разделяли их какие-нибудь пятнадцать метров. А потом сюда шагнула Москва, и граница между областью и городом прошла точно по дороге. В результате отец с матерью стали москвичами, а сын с женой и отпрысками – как и прежде, остались областными жителями. Одни, в общем, оказались в одном государстве, другие – в другом. Слез было много.

– Но столько слез, сколько родило СНГ, не будет никогда…

– «СНГ на палочке!» Не слышал такого выражения?

– Похоже на название водевиля.

– Да только действие этого водевиля происходит не на сцене.

– До того как стать Москвой, этот район был телефонизирован?

– Не был. По-моему, только в два или в три дома был проложен воздушный кабель, и все. Телефоны появились уже потом, году так в восемьдесят восьмом.

– Значит, телефоны тут есть везде, раз пустили в ход новую телефонную станцию, – во всех домах, – Волошин обвел пальцем карту.

– Не скажи. За установку телефона местные хапуги брали большие деньги, поэтому не все могли позволить себе такую роскошь.

– Хапугам по рукам ударили? – Кто? Уже наступил горбачевский беспредел, призывы к взяточничеству да воровству разве что только по радио не звучали.

– И слово «спекуляция» стояло выше слова «благородство», – задумчиво проговорил Волошин: похоже, у него было не самое лучшее отношение к годам горбачевского правления. – Поедем дальше. Мы можем узнать, в каких домах нет телефонов?

– Конечно, можем, – Корочкин подозрительно покосился на гостя, словно бы не веря ему – слишком уж простое задание, теперь он хотел понять, розыгрыш это или нет. Но лицо майора было сосредоточенным, углубленным – ни намека на розыгрыш, и Корочкин успокоился. – Завтра в это время я могу представить полную картину по телефонной части: что, где, когда, зачем, каким образом и так далее.

– Никаких «завтра» – сегодня! – сказал Волошин. – Ровно через тридцать минут. Понятно, капитан?

Раньше Корочкин никогда не видел своего бывшего однокурсника таким. А может, просто не знал или не обращал внимания? Да и отношения в студенческой среде совершенно иные, чем в среде служебной, это тоже надо было учитывать: на службе человек бывает застегнут на все пуговицы. И пуговицы хорошо начищены, каждая блестит, как маленькое солнце, слепит, зрение портит…

– Ни себе фига, как говорили древнефиникийские цари…

– Никаких «ни себе фига», как и «ни фига себе», это приказ генерала.

Корочкин удивленно отметил, каким незнакомым, деревянным сделался у Волошина голос – стал совершенно чужим, неволошинским, в нем ни грамма тепла, он хотел возразить, но понял, что возражать совершенно бесполезно, раз за плечами майора стоит грозный милицейский генерал, это все равно что мочиться против ветра – как пить дать, штаны будут мокрыми, – пробормотал невнятно:

– Но это же нереально.

– Возражения не принимаются. Хочешь, сам звони генералу, фамилия его Зверев, и я посмотрю, что останется от тебя после этого разговора.

– Рожки да ножки…

– Рожки да ножки, что же еще, – подтвердил Волошин.