Первый в списке на похищение

Секретарша без единого звука, словно бы была бестелесной, вышла. Она обладала хорошим качеством – тем самым, которым обладал, например, покойный Сережа Агафонов, – становиться, когда надо, невидимой и неслышимой. «Покойный…» Белозерцев не удержался, скрипнул зубами. Люди нескоро привыкают к тому, что ряды около них редеют. Но в конце концов привыкают. Нет ничего более низменного на земле, чем человеческая натура, она ко всему привыкает – к Гитлеру, к Сталину, к Горбачеву, к Клинтону, со всеми мирится, все для нее хороши, пока правят, сидят на Олимпе, и становятся отвратительны, когда уходят. С волками человек живет и общается по-волчьи, с воронами по-вороньи, с рыбами по-рыбьи… Вот создание! Белозерцев швырнул пустую фляжку в урну, на дне которой валялись порванные бумажки. Потом, подумав, потянулся за ней – красивая все-таки посудина. Может пригодиться. И стекляшечки приданы к ней элегантные – стопочки оригинальной формы, превосходно отлитые, опробованные, удобные для руки. «Для руки… – невольно усмехнулся, – для желудка, между прочим – тоже».

Сунул фляжку в ящик стола. Туда же засунул и стопки, сиротливо стоявшие в стороне от телефонов.

– Ладно, вернемся к нашим баранам, – проговорил он вслух с такой резко накатившей изнутри тоской, что у него перехватило горло. Нажал на кнопку звонка.

Оля появилась не сразу, лишь через несколько минут – искала в кладовке коньяк.

– Ну что «Варцихе»? – нетерпеливо спросил Белозерцев.

– Ищу. Я помню, что эти бутылки были, а вот куда подевала их – совершенно не помню. Есть французский коньяк.

– Французский не надо, я же сказал, – в горле у Белозерцева что-то защипало, он закашлялся, махнул рукой, выпроваживая секретаршу – ему не нужны были свидетели его слабости. И вообще не хотелось никого видеть – ни-ко-го, ни единого человека, даже Виолетту, которая у него одна-то и осталась, больше никого нет – она, да еще Костик.

Он попытался вспомнить что-нибудь приятное, связанное с Ириной, но что-то в памяти его сломалось, полетел какой-то механизм, блок, биологический сцеп – что там еще может быть? – память упрямо не желала возвращать его в прошлое, она была нацелена в настоящее, и сколько Белозерцев ни тужился, все было тщетно, даже лицо Ирины, бывшее когда-то таким родным, и то не мог вспомнить. Исчезло лицо, не держит его память.

Злорадно усмехнувшись, Белозерцев сглотнул соленый комок, сбившийся во рту, не сразу понял, что это были слезы. Все в нем сейчас было размолото, размято, не осталось ни одного целого места – кругом сплошное месиво, давленая жеванина, синяки – за несколько часов он превратился в ничто, в жалкое подобие гордого человека, которым был еще сегодня утром.

Сопротивляясь гнетущим мыслям, самому себе, он приподнял плечи углом, словно собирался взлететь, но у этой большой побитой птицы не было крыльев, – подождал, пока не схлынет приступ боли, волной накатившей на него, и когда волна прошла, нажал на кнопку звонка: где же «Варцихе», черт возьми? Дверь открылась.

– Ну? – спросил он, не глядя на секретаршу. По бесшумной поступи, по бестелесности он понял, что это была Оля.

– Вот, – услышал он в ответ, посмотрел на дверь.

Оля стояла в проеме и держала в руках две бутылки коньяка. Бутылки были запыленные, в какой-то странной копоти – видать, запрятаны были далеко, ну а копоть – это налет времени, пыль немытых улиц, которая проникает в помещения. Он указал жестом на стол – поставь сюда. Оля послушно подошла, Белозерцев взглянул на нее – лицо у Оли было растерянным, бледным, около рта обозначились мелкие горькие складки.

– Переживаешь?

Вздохнув, Оля кивнула, поставила бутылки на стол.

– За меня?

Оля снова кивнула, выпрямилась, вытянула руки по швам, словно солдат, заступивший на пост. Белозерцев, поняв, что творится у нее на душе, помягчел, пробормотал виновато:

– Извини меня! – сквозь зубы втянул в себя воздух, привычно глянул на телефоны, расположившиеся перед ним рядком, под глазом у него задергалась жилка, жжение в глотке прекратилось, и вообще все прекратилось, едва появился коньяк, вот ведь как. Он попросил секретаршу: – Оль, найди какую-нибудь тряпку и вытри бутылки.

– Ой! – вскинулась секретарша, сделала надломленный взмах руками. – Как же это я промахнулась? Я ведь бутылки эти прятала от водителей, от охраны – вот почему я их так долго искала! Только поэтому, Вячеслав Юрьевич. Коньяк ведь дешевый, нефранцузский, а они всегда к дешевому тянутся.

– То, что коньяк дешевый и нефранцузский, не означает, что он плохой. Этот коньяк – отличный, я же тебе сказал. «Варцихе»! – он поднял указательный палец и повторил с неожиданным пафосом: – «Варцихе». – Подумал о стопках, но доставать их из стола не стал. – Принеси мне, пожалуйста, стакан.

– Есть! – по-солдатски четко ответила Оля и, словно солдат, повернулась на одной ноге. Белозерцев не сдержался, невольно улыбнулся: а ведь этой девчонке самое место в армии. С прапорщицкими погонами на плечах.