Первый в списке на похищение

Через несколько секунд Оля принесла стакан, поставила перед Белозерцевым, потом протерла бутылку платком, выдернутым из кармана. Выразительно глянула на шефа. Взгляд был мимолетным, сожалеющим, Белозерцев перехватил его, хотел сказать Оле кое-что, но промолчал. Потом вздохнул и проговорил:

– Через пять минут пришли ко мне Высторобца.

Кабинет опустел. Белозерцев сдернул с бутылки облатку, порезал себе жестким краем палец, но не обратил на это внимания, зубами вытянул из горлышка мучнисто-белую полиэтиленовую пробку, не торопясь налил коньяка в стакан. Ровно, край в край, – всклень, как было принято говорить когда-то. Сейчас так не говорят.

У него было целых пять минут до встречи с Высторобцем, поэтому можно не торопиться, – он откинулся на спинку кресла, приладился поудобнее и не сдержал стона – перед глазами вновь возникла черная вертикальная строчка. А с другой стороны, раз есть строчка – значит, он жив, значит, способен и дальше жить, чувствовать, ощущать боль, слезы… Что с ним происходит?

Приподнявшись, Белозерцев потянулся к стакану, шумно схлебнул через край – слишком полным он налил стакан, коньяк скатился с его губ на полированную поверхность стола, обварил горечью язык и небо. Белозерцев смахнул ладонью капли со стола, вытер руку о брюки, потом взял стакан и, запрокинув голову, вылил его в себя.

Еще в институтскую пору он знал лихих питоков, которые в один глоток могли одолеть целую бутылку. Любого размера – чекушку, поллитровку, «огнетушитель» – «ноль семьдесят пять», литровую бутыль. Они брали бутылку за туловище – делали это нежно, словно держали в руках балерину, едва прикасаясь к талии, раскручивали так, что жидкость в бутылке начинала вращаться винтом, а затем выливали все в себя.

Вся бутылка – независимо от того, что в ней имелось, водка, крепленое вино или шипучий напиток «Салют», – так, винтом и проникала в нутро, ни на секунду не задерживаясь во рту. Оставалось только закусить или хотя бы занюхать напиток хлебной коркой. Чтоб напиток, попавший внутрь, не выдыхался.

Он выпил целый стакан «Варцихе» и на этот раз даже не почувствовал вкуса и крепости коньяка – словно бы вылил в себя воду, крякнул возмущенно: неужели обманули? И тут, значит, обман?

Еще минуту, – нет, три, пять минут назад в нем все жило, все действовало, он чувствовал, чем пахнет коньяк, ощущал его вкус на языке – ягодную горечь, что-то хлебное – ячменное, может быть, смешанное со вкусом древесной коры и солнца, – и вот все умерло, исчезло.

Неужели распад продолжается?

Он налил еще стакан коньяка, залпом выпил и снова не почувствовал его вкуса. Хмель тоже не брал – Белозерцев не пьянел. Крепкий напиток обычно быстро оглушает человека, в голове возникает веселый звон, внутри рождается доброе земное тепло, мир меняется, а здесь ничего этого нет – пусто, сухо, холодно, взгляд незамутнен, в голове никаких веселых звуков, если и возникает какой-то звук, то это – звук боли. Может, оно и хорошо, что он не пьянеет?

Допив «Варцихе» до конца, он швырнул пустую бутылку в урну с бумажками, вторую бутылку – полную – с раздражающим грохотом бросил в стол. Поправив на телефонах трубки, откинулся назад и закрыл глаза. Ну хотя бы чуть повело в сторону, позволило отключиться или в образовавшейся темноте перед ним возникли какие-нибудь дымные кольца, цветные пятна либо что-нибудь еще, – но нет, ничего этого нет. Он всухую пожевал губами, погасил в себе готовый вырваться наружу стон.

Он сидел так до тех пор, пока в кабинет не вошел Высторобец. Белозерцев открыл глаза, указал рукой на кресло. Высторобец покивал мелко, присел на край кресла, словно бы боясь провалиться в обтянутую кожей мякоть, как в болотную бездонь. Взгляд настороженный, губы плотно сжаты. – Скажи, зачем ты это снял? – Белозерцев поставил кассету на попа, показал на нее пальцем.

– А что, разве не надо было снимать?

– Думаю, что не надо, – Белозерцев послушал свой голос со стороны – ровный, хотя и придавленный, с глухотой, звучит довольно спокойно, без дрожи.

– Неужели я, узнав об этом, мог пройти мимо? Ну знаете, Вячеслав Юрьевич, – Высторобец попробовал было приподняться в кресле, но Белозерцев жестко и безжалостно осадил его:

– Не знаю!

– Я полагал, что вам должно быть известно все про ваш дом, про семью, про офис, про сотрудников, про тех, кто входит с вами в контакт, и вообще, как руководителю мощной коммерческой структуры…

– Не руководителю – владельцу, – оборвал его Белозерцев.

– Извините!

– Как говорят в Одессе, это две большие разницы. И все-таки я хочу понять, зачем, для чего, почему была снята эта видеопленка?

– Разве вы будете терпеть у себя в доме пакость, обман, предательство?

– Не буду. Это совершенно однозначно. Но здесь разоблачается не только моя неверная жена, но и я сам. Вы понимаете – я сам!