Первый в списке на похищение

– Ко-остик! – Белозерцев рванулся с кресла вместе с телефонным аппаратом, охнул от боли и жалости, мигом располосовавших ему сердце, серое угрюмое пространство перед ним окрасилось розовиной, будто где-то в углу кабинета зажегся ровный сильный огонь, ему сделалось жарко, и Белозерцев снова резко потянул угол галстука вниз, вскричал: – Костик, где ты?

Но Костик не слышал его. Телефонный аппарат грохнулся на пол, приподнялся на растянутой спирали шнура, опустился, Белозерцев, боясь, что произойдет отключение, поспешно плюхнулся в кресло, потянулся дрожащей, странно ослабшей рукой к аппарату, и в ту же секунду по нему снова, буквально разрезая его тело пополам с головы до ног, прошелся надорванно-слезный голос сына: «Папа, папа, возьми меня отсюда! Ну, пожалуйста, папа!»

– Ко-остик! – вновь вскрикнул Белозерцев и вторично взметнулся, приподнимаясь над креслом, услышал, как подпрыгнувший с пола аппарат ударился боком о сиденье с изнаночной стороны. – Я еду к тебе, Костик? Я сейчас! – голос у Белозерцева надсекся, он подавился им, закашлялся, на кашель горячей болью отозвалось сердце – оно не выдерживало такой нагрузки, не выдерживало крика, коньяка, который изнутри сдавливал Белозерцеву горло, жары, – розовина истаяла из серого пространства, откуда-то сбоку пробился жиденький, странно влажный свет, Белозерцев не понял, почему он был влажным, выкашлял из себя: – Где ты, Костик?

Но Костик по-прежнему не слышал отца, его крик повторился: «Папа, папа, возьми меня отсюда! Ну, пожалуйста, папа!» Только сейчас Белозерцев понял, что Костиков голос был записан один раз на пленку, а потом несколько раз повторен, и эти повторы действовали на него, как выстрелы в упор – прошибали насквозь. Часто дыша, чувствуя, что ему не хватает воздуха, а перед глазами все плывет, двоится, троится, источает сырость, Белозерцев вновь повалился в кресло.

– Ну что, арбуз, получил удовольствие? – услышал он в телефонной трубке, бессильно сжал руку в кулак, дернулся от внутреннего взрыда, затем, чуть отдышавшись, промычал в трубку что-то невразумительное. – Я же говорил: то, что ты услышишь, – взбодрит! Как двести пятьдесят граммов с хорошим селедочным бутербродом.

– Где Костик? – в очередной раз обессиленно, тупо, не слыша собственного голоса, спросил Белозерцев.

– Значит так, арбуз, запоминай, что я скажу! Через два часа, ровно в шесть ноль-ноль вечера, ты должен стоять у входа в метро «Тверская». К тебе подойдет наш человек. От него все узнаешь… Узнаешь, как надо действовать, где состоится передача денег, каким образом тебе будет возвращен Костик и так далее. Все понял, арбуз?

Белозерцев почувствовал, что у него из-под ног уходит земля, уплывает прямо из-под кресла, все ползет в сторону, рушится в какой-то холодный страшный провал, в преисподнюю, и он, сопротивляясь этому, упрямо помотал головой, выбил из себя вместе с горькой – кажется, коньячной, – мокротой:

– Нет!

– Не понял? – изумился телефонный собеседник, в голосе его снова послышались издевательские нотки. – Ты что, арбуз, действительно не понял?

– Действительно не понял… Метро «Тверская» – это где?

– Ах да, я и забыл, что ты, арбуз, теперь небожитель, высший свет, в метро уже не ездишь, ты не человек, ты – бог.

– Я не бог, но я честно не знаю, где это – метро «Тверская»?

– Смотри, за консультацию мы тебе набросим еще тысяч десять «зеленых». Чтоб меньше задавал вопросов. «Тверская» – это редакция «Известий». Ты «Известия», арбуз, читаешь? Главную капиталистическую газету России. Редакция где находится, знаешь?

– На улице Горького, – машинально, морщась от того, что перед ним вновь возникла, хвостом свесившись с потолка, прозрачная черная строчка, по ней, как по фитилю, поползло, заструилось что-то вниз.

– На Тверской улице, – повысив голос, поправил его собеседник, – улица Горького осталась в твоем коммунистическом прошлом, арбуз. Там рядом с входом в «Известия» – вход в метро. В шесть часов к тебе подойдет наш человек. Так что стой и жди! И не забудь арбуз, что две ошибки ты уже сделал, сделаешь третью – эта ошибка будет последней. Сына своего уже никогда не увидишь, ясно? Аривидерчи, Марчелло!

Гудок отбоя оглушил Белозерцева, он бросил трубку на пол, схватился руками за подлокотники кресла, сдавил. Он был мокрым, словно попал под дождь – пока говорил по телефону, из него выветрился, вытек с потом весь коньяк.

Разговор обессилил Белозерцева, почвы под ногами не было, впрочем, час назад ее тоже не было, ожидание вытянуло из него жизнь, высушило мозги, выжало все соки, – он стал ненавидеть время, – теперь эта пытка должна продлиться. Правда, в одном он уверился твердо – Костик жив. – Хоть это-то было хорошо.

20 сентября, среда, 16 час. 25 мин.