Первый в списке на похищение

Покидая «Лужу» с покупкой, запакованной в обувную коробку, Высторобец на несколько минут задержался у входа в метро. Там волновалась, раскачиваясь из стороны в сторону и по-грачиному галдя, толпа: какие-то бабки с волосатыми бородавчатыми лицами совали жидкие, светящиеся оренбургские платки, отдаленно напоминавшие пуховые, дамские лаковые туфли, хотя Высторобец меньше всего походил на даму; какая-то золотозубая, цыганского вида женщина пыталась ему вручить дырчатые шоферские перчатки за цену, достойную самого автомобиля; бритоголовый юнец орал ему в ухо что-то невнятное и тряс перед глазами набором усатых презервативов; угрюмый молодец милицейской наружности тыкал в бок японским зонтиком – купи, мол, дядя, не то хуже будет!

Высторобец остановился около старухи, торгующей с рук тайваньскими, с длинными козырьками кепками, взял одну из кепок – зеленовато-серую, неприметного, немаркого цвета, с названием какого-то малоизвестного хоккейного клуба, вышитой шелком на околыше, примерил.

– Она, милый мой, безразмерная, – сообщила ему старуха. – Там сзади дырочки имеются, и шпенек – на любую голову можно расставить.

– Сколько? – коротко спросил Высторобец.

Старуха назвала цену, вызвавшую у Высторобца невольную усмешку – слишком завышенную. Но рынок – особенно такой, стихийный, неуправляемый, однобокий, где торговцев не обманывают, обманывают только покупателей, – на то и рынок, что на нем можно торговаться. Это не магазин «Ле Монти» или торговый дом «Кутузовский проспект».

– Вай-вай-вай, – произнес Высторобец укоризненно и сделал шаг в сторону, собираясь уйти от старухи и одновременно приглядываясь, не пасет ли кто его.

– Называй свою цену, – быстро, слепив все слова в одно, выпалила старуха, – называй! – Выставила маленькое, мягкое, похожее на вареный лесной гриб ухо, приложила к нему руку. – Ну, мой милый!

Высторобец назвал.

– Мало! – старуха убрала руку. – За эти деньги не кепку – только нитки, чтобы приладить пупырышек вот сюда, к кепочной макушке, можешь купить. Более ничего. – Когда Высторобец немного добавил, старуха, собрав длинный вялый рот в крупную морщинистую щепоть, отрицательно покачала головой: – И этого мало.

– Тогда называю последнюю цену, – сказал Высторобец, умолк на мгновение: такая неприметно-приметная кепка была ему нужна, головной убор, он здорово меняет человека, меняет даже больше, чем одежда. С одеждой у Высторобца все было в порядке – он был одет в двухстороннюю куртку: с лица темную, с изнанки светлую, – в любую минуту, нырнув в подъезд, можно вывернуть куртку наизнанку и надеть – из подъезда выйдет уже совсем другой человек. А если при этом он нахлобучит на голову кепку, то его никто не узнает. Высторобец назвал последнюю цену, которую он давал бабке. – Давайте, мадам, хлопнем по рукам и разойдемся! – сказал он.

Рынок не уважает тех людей, которые не торгуются. Более того – презирает. Высторобец понял – надо немного, хотя бы чуть-чуть, поторговаться, чтобы эта бабка не смотрела на него с нескрываемой насмешкой и не считала глупым московским лохом. А с другой стороны, Высторобцу было все равно, покупать кепку по цене, назначенной бабкой, либо по цене в два раза выше, цена для него не имела значения: он мог все кепки купить по цене, равной стоимости кожаного турецкого пальто. Мог, да не будет этого делать…

А торговаться надо. Вона, поторговался чуть – и старая карга начала смотреть на него другими глазами. Во всяком случае, не козьими.

Старуха молчала.

– Ну что? – Высторобец улыбнулся открыто, по-мальчишески чисто: все-таки старуха его психологию знала лучше, чем он ее.

– Давай! – согласилась старуха. – По рукам! Выкладывай, мой милый, тугрики!

Легкая натура была у этой бабки. Высторобец купил у нее две кепки – пусть будет запас, что карман, как известно, не трет, сложил плоско, чтобы не мялись, подсунул под бечевку, которой была перевязана обувная коробка с югославскими ТТ. Теперь он был экипирован полностью.

На метро он доехал до центра, там выбрался на поверхность, сел в автобус. Ни такси, ни собственным автомобилем, ни левыми машинами Высторобец не пользовался – нельзя было, чтобы его засекли, запомнили, даже вообще просто обратили внимание. Самое лучшее – быть невидимым, раствориться в массе, стать одним из многих тысяч других людей, а кем конкретно из них – неведомо. Это люди без лица. А Высторобцу больше всего на свете сейчас надо было стать человеком без лица.