Первый великоросс

Уклис смотрела на них, не понимая ни слова, потом встала и, уходя, нараспев что-то протянула. Да так голосисто и громко, что Стреша вскипела: голос резанул по напряженной душе. Смуглянка ринулась к ненавистной спине, двумя руками отводя за плечо меч, забежала, задохнувшись с пяти шагов, перед финкой. Оказавшись ниже по склону, уперла в соперницу взор. Уклис увидела иные глаза, предвещавшие молниеносный поступок. Стреша, несколько мгновений назад демонстрировавшая внутреннее равновесие, теперь вот вспылила и стояла перед зоркими, понимающими голубыми зеницами, побежденная злобой и славянским неравнодушием. Уклис приметила замешательство и усмешкой выказала свое превосходство. Русская резким махом из-за плеча вынесла меч и, взбешенная зубоскальством, ощутимо приперла его к животу Уклис. Черные глаза горели решимостью. Но колоть она так и не собралась — остыла, опять пожалев разом переменившуюся иноземную бабу. Это поняла мерянская дива. Хотела было вновь засмеяться и уйти, но смех не получился. Почему? «Жена Светояра очень горяча сердцем: засмеюсь — лишусь и жизни, и милого…» — сообразила дива. Сделала от меча шаг назад и обошла уже пришедшею в себя, русскую.

— Дура, не смейся — ведь убью! От Светояра отринь — терпеть боле не стану! — кричала вслед красиво уходившей мерянке Стреша. — Ижна!

— Што?

— Я Светояра больше не люблю и видеть не желаю!

— Да ты што? И как оно будет?

— Гори все синим пламенем! Сгори и он пропадом!

— Погоди, дочка, с пламенем-то. Чуешь — нет? Гарью садит… Эна над мещерой дым! Что тама такое?

— За этой лисой огнь ползет… — не понимая происходящего, ответила захваченная своей заботой Стреша.

— Накаркала, черноглазая! Охолонись, дочка.

— Уже холодная… — Стреша смотрела на облако дыма, поднимавшееся где-то далеко над лесом. — На мурому сдувает… Стрибог нам помогает, аль не видишь?

— Да, верно, дует туда, ан еще повернет!

— Да что ты робеешь? Я вон не знаю, куда деваться с этой лисой… Подскажи хучь.

— Все просто можно сробить, выбирай: я сам порешу ее — твой грех на себя возьму; а можем уговорить Синюшку: скрадем ее и отправим с ним в Ростов — он давно туда метит; можно еще посоветоваться с Лесооком — этот выход найдет… — Ижна обхватил Стрешу и по-отцовски прижал к своему доброму телу. — Для тебя все, доченька, содеем.

— Но как же он мог так предать?.. Сделай лучше истуканчиков, миленький, пусть он роту даст супротив блуду и прощенья у меня попросит, ведь…

— Все сделаю, голуба. Дюже люб он тебе — вижу, вижу… Не потеха!

Стреша плакала, но плач не был бессильным: Ижна успокоил, укрепил.

Дымом пахло все сильнее. Собрали коз домой. Уходя с Лысой горки, Стреша оглянулась на место, где сидела ненавистная красавица. Прямо над ним перед одержимой славянкой возник вдруг красивый образ Светояра! У нее загорелось сердце, и она крикнула призраку: «Светояр, люба моя! Воротись ко мне весь, полюби, полюби, полюби!..» Потом спокойно отвернулась к дому и пошла молча.

Ижна решительно гнал козла домой.

— Иди, оборотень рогатый, не блуди вокруг — не то все стадо задурит…

* * *

Примерно в то же время Светояр говорил Лесооку:

— Ну ты как, ободрился от кумыса, аль нет?.. Ободрился — вижу… Слухай чутко. Без меня идите — мне надо в сам Булгар.

— Пошто это? — очумели разом все. Лесоок, сонно напрягая лик, спросил:

— Что ты придумал? До Булгара далече! Сгинешь — один-то!

— Не сгину, надо мне.

— Скажи, не мудри! — вникал в неожиданное решение вожак.

— Приведем кобылу, отдадим чан твой. Стреша будет радая твоей щедрости, а я что?

— ???

— А я — все по делу, все при деле… Жене родимой в лесу помочь не могу в несладкой тутошней жизни!

— Нетто ей у нас не по нраву? — удивился Лесоок.

— Это вам по нраву, а любого нашего спроси… Кому здеся по нраву, браты?

— Лешему с кикиморой туточки житие! В сем лесу грудину давит! — ответил Пир.

— Скука, комары… Жизнь наша сирая — што сон беспробудный! — поддержал Синюшка.

— А мне люба ся сирая жизнь. Моя кровя не гуляет уж. Мне любо туточки. Очень жаль, што вы маетесь! Оттого мне дюже больнюче… — высказался Козич.

— Я забыл о Стреше! — вновь начал Светояр. — Никогда и не помнил… Все случалось как-то само-собой — она ить льнет ко мне… Се уяснив, вот зрю: еду — как пантуй — без подарочка. Будто к чужой тетке!.. Тридцать летов отжил, а поминок, вроде, никому не жаловал.

Вопросов никто больше не задавал. Лишь молодой булгарин что-то пытал у Лесоока, но тот задумался и молчал. А когда наконец взглянул на татарина, повел пристрастный допрос о делах, отнюдь не касавшихся Светояра.

— Светояр, я с тобой. Точно, я тож без поминок! — выступил Синюшка, но не уточнил, для кого гостинчик желает: видно, все равно — лишь бы махнуть подале.

— Ну, уж и меня берите! — вызвался Козич. — Во второй раз очумел.

— Да куда, Козич? — не знал, что делать, Светояр.

— В Греции был — теперь в Булгар, бес тебя щекочи! Там помолиться, што ль, надумал? — расстроился Пир, негодуя на всех троих соплеменников разом. — Ополоумели они, видать, от твоего леса, Лесоок!

Лесоок сразу не ответил, в голове прокрутил сначала его слова, чуть погодя проговорил: