Первый великоросс

— Брось, дед, сказывай, с чем разошлись.

— Ан нет, ты наперво сказывай, што удумали, маковки еловые! Кто там еще с тобой, Светька, што ль, заговорщик? Муравьиный дом ему в порты! Вот я Пашину-то его вытравлю! — громко негодовал в последнее время затихший и сидевший мирно на дворе Сызушка.

— Светояр ни при чем.

— Ну да! Тину с языка смахни.

— Да. Ручаюсь за слово-дело! Пошли на Лысую, все разом растолкую. Дойдешь, нет?

— Щас как дрюкну по затылице клюкой! — осердился Сыз и незаметно изготовил клюшку половчей. Но бить не пришлось: до Лысой горки Синюшка разборчиво и доходчиво рассказал о неуклюжей их задумке. Сыз же о своем молчал, не желая балакать об сем дважды.

* * *

— Што он носится-то, Светя?

— Кто? — не понял несобранный Светояр.

— Воевода соседский.

— Не поделят лес и зверя в нем.

— Эх, незадача… Мне бы ее — я бы враз рассудила! — задумалась Стреша. Щемила в груди у молодицы какая-то злая печаль. Мужу бы подойти, обнять, утешить. Но не может — руки помнят сластные формы Уклис, сердце осталось с ней.

Два раза видел ее подле себя, и оба раза не удержался от немых, но красноречивых и чарующих позывов ослепительной красавицы.

Стреша смотрела в сторону злым взглядом. Светояр сделал над собой усилие и положил ей на шею холодную руку. Стреша шагнула от него прочь, и рука мужа упала. Помолчали. Светояр подошел во второй раз, обнял крепко, стоял и привыкал по-новому к телу жены. После Уклис сторонился ее. Не то чтоб стыдился — просто на вздохи и ощупь финка была милей, слаще взгляд и голосок… Руки его со Стрешиных плеч спустились на груди, остановились. Эти грудки — знакомые, удобные и крепкие. Он обернул их в ладони и поцеловал жену в красивые губы. Стрешино сердце чуяло неигривость сего поступка. Она едва заметно повела упругим телом, освободилась от рук, подошла к Ягодке, присела на корточки перед дочкой, распустила темную косу и подхватила лоснящиеся космы ленточкой. Получился струящийся вороной хвостище — не меньше конского. Светояр в третий раз приблизился к жене, схватил тело жадно, уткнувшись носом в волосы. Нюхал и воспламенялся.

— Брось, Светя, задавишь… — лился теплый ручеек голоса.

— Ты што, Стреша?

— Ничего, — нырнула она в коло рук мужа. Он пытался ее досягнуть, она увертывалась. Звонко хохоча, вбежала по ступенькам в дом. Ее круглый зад булками ходил под голубенькими накапками.

— Никуда не денешься! — летел за ней Светояр. Маленькая Ягодка заплакала от странной беготни. Потом успокоилась, разыгралась, повела глазки по сторонам в поисках привычного Сыза.

* * *

Кроути подошел по узкой тропочке к главному кострищу своего племени. Он был весь в себе — оценивал еще раз посещение соседей. Русское подворье увидел впервые. Приметил молодых людей возле лошадей. «Вот бы любого из них в постоянные хозяева к Уклис… Там жизнь какая-то другая: люди — шебутные, смелые; телами сбиты; ликами — прямо боги!.. Наши парни — угрюмы… А те — слух был — слетали до Булгара и обратно!.. Какого бы сына родила от того, большого, моя девочка!..»

Не то что энтот пятилеток, на которого глядел сейчас вожак: сын Уклис среди ребятишек выделялся хлипкостью и тщедушностью. «И от кого только она его принесла? Никого из мужиков, схожего с малышом, не наблюдаю… Неужто правда от того грязного мухортика, который пять-шесть лет назад прибился к племени и делся потом, не пойми куда?.. Тот, с кем она недавно ходила в лес, хорош статью! Родила бы мне от него кровинушку, наследника, а ее саму я б отдал куда-то с глаз долой!..»

Странной была, по мнению Кроути— да и всех остальных, Уклис. Выросла красавицей. Запросто судачила с парнями. Подруги были и есть. Но непонятный запал в ней обнаружился в отрочестве. Никто наверняка не говорил, но предполагали, что отец ее — вождь племени. Хоть лицом и норовом не схожи, зато статью они — словно по одному образу и подобию ваяны.

Была уверена сама, что дочь вождя, потому от ребят и мужиков держалась независимо. Любовные игры завела очень поздно — оттого и выросла эдакая здоровая. Игры, начавшись, закончились тут же. Ей было неприятно и смешно. Ходила время отстраненная от мужчин, рассказывала про них подружкам. Тут подвернулся бродяга-оборванец. Одним своим видом забавлял ее. Демонстративно увела его в лес. Вечером вернулись. Все смеялась потом с подругами, обняв малого мужичка за шею. Остальные мужики племени серчали, но побаивались покровительствовавшего ей вождя.

Не понравилось в племени бродяге — исчез безвозвратно… А Уклис по весне родила мальчонку. Особого чувства к сынку не испытывала — что было обычным делом у мери. Детей воспитывало племя — чуть подправляя, едва понукая. Особых наук не проходили, а тяга к лесной охоте на зверя впитывалась с молоком мамок.

Уклис после родов ощутила сладкую тягу к мужчинам. Похотливо выбирала, посмеиваясь в глаза возможным женихам. Парни желали ее, злились на нее, простить и понять не могли давних шашней с грязным, плюгавым проходимцем… Зря она надеялась насладиться мужчиной: мерянские молодцы улучили место и время, отволокли на далекую поляну и дали волю своей злости.