Пес государев

В церкви елея запах. Свечки у образов чадят. Священник молитвы читает, да служки ему тихо подвывают. Царь стоит пред иконами, молится. Смотрит он святым в очи да думает: «Отчего так неласково на меня глядите? Не уж-то я, помазанник божий, не правое дело вершу? Не уж-то корите меня за бояр убиенных? Нет! Деяния мои праведны! Изменников на дыбу, злоязычников на кол! Грех огнем жечь! Шкуру живьем спускать, кто супротив царя молвит! Кубенского в острог заточил, остальных супостатов выслал из столицы прочь. Собаке-Бутурлину за оскорбление государя язык урезал. В страхе всех держать! Кровь проливать надобно, тогда и власть государеву чтить станут!».

 

Только от беседы с богом на душе у Царя легче не становится. Колокол набатный в висках стучит, беду предвещает.

 

«Даруй мне силы, Господи! Молю тебя я, Иван – раб твой смиренный. Отпусти грехи мои, ибо все, что творю, токмо во имя твое, Господи! Я длань твоя праведная! Я помазанник твой!»

 

 

Солнце уж к вечеру катится. Люд дворцовый опосля молебна в трапезной собирается ужинать. Царь сидит во главе стола да перстом яблочко моченое ковыряет. Не естся ему, не пьется, не радуется. Голова от набата колокольного свинцом наливается, а сердце в груди от страха сжимается.

 

А на улице стук копыт лошадиных. Не уж-то колокол беду накликал? То ли смута какая затевается, то ли мор на град Московский идет?

 

– Что там? – Царь взор тревожный на дверь кидает да яблоко моченое в руке жмет.

 

– Государь, – стряпчий в трапезную входит да в ноги Ивану бухается. – Там с Рязани гонцы. Пущать ли?

 

– Пущай! – Царь кивает головою стряпчему да руки об рушник вытирает.

 

 

– Государь. Не вели казнить, – два гонца молодых шапки с голов на пол кидают да перед царским троном ниц падают. – Стрельцы наши Рязань от басурман отстояли! Воевода Басманов велел тебе весть нести радостную да встречать героев просил хлебом-солью да пиром веселым.

 

========== Глава 2 ==========

 

Ох и страшно Царю, ох и боязно. Идет он коридорами дворцовыми, длинными. Мраком могильным из углов тянет. В темноте глаза огненные мерещатся. На стенах тени мрачные в свете факельном танцуют. И от плясок тех холодеет душа Иванова. Дрожит он телом, в платья дорогие одеванным, да молитвы под нос себе шепчет: «Господи, помоги! Спаси душу раба твого Ивана! Огороди от нежити адовой. Дай покоя и радости малой!».

 

Дверь перед ним широкая, дубовая, железными засовами обитая. За дверью шум и гам. Люди победе радуются да Царя поджидают, чтобы пир начать. Иван у входа постоял маленечко, кинул на грудь крестное знамение да холопу кивнул, чтобы двери отворял.

 

Как вошел Царь в палату, стихли разговоры. Собрание в ноги ему поклонилось, шапки с голов за пазухи засовывая.

 

– Ребятушки вы мои! Добры м'oлодцы! – громко Царь своих стрельцов приветствует. – Молодцы! Не посрамили Русь-матушку. Не отдали землю русскую на поруганье басурманам! За енто каждому двойной выход жалую! А тебе, воевода, – Иван к Алексею Басманову обращается, – орден даю. За заслуги твои да за смелость!

 

– Батюшка! Государь любимый! – воевода на коленях к Царю ползет да длань Иванову поцелуями осыпает. – Благодарствую! Щедрость твоя границ не знает!

 

– Встань, Алексей Данилович! Негоже герою как псу побитому на брюхе ползать! – Царь рукой ему машет да к боярам оборачивается. – Вы! Что стоите да в бороды дуетесь? Поклонитесь Царю в пол! И чтоб опосля ваших поклонов он блестел, как начищенный! – приняв поклоны боярские, Царь к честному люду обращается. – А теперича пировать всем должно! И чтоб ни один отсель на своих ногах домой не вертался! Пить до последней капли вина приказываю!

 

Пир шумный да веселый в самом разгаре. На столах снеди разной видимо-невидимо. Тут и молочные поросята, и утки в яблочках моченых да с квашеной капустой, куропатки, фаршированные чечевицей, запеченная стерлядь да пироги с мясом. Слуги меж столами бегают, как гуси перепуганные. Только и успевают, что пустые братины да ендовы наполнять молодым вином.

 

Сам-то Царь сидит на возвышении. Перед ним на столе лебедь жареный на серебряном подносе шею гнет, непочатый кубок вином рубиновым мерцает, краюха хлебная на рушнике расшитом да блюдо с фруктами да ягодами. Только Царь сидит не ест, не пьет. Крутит в пальцах мякиш хлебный да на дурачество шутовское смотрит.

 

А посередь зала скоморохи представление играют. Разоделись кто в стрелецкий наряд, кто в басурманский. Стрельцы шутовские тумаки басурманам раздают, а те падают да ногами в воздухе забавно дрыгают.

 

– Вели молвить, государь, – возле стола царского стоит Басманов, воевода славный. Вино молодое ему в голову вдарило да смелости прибавило. Смотрит он на Царя озорно да весело.

 

– Говори, воевода! Чего хотел? – Царь с улыбкою ему отвечает.

 

– Да стрельцы мои просят, чтоб молодухи для них плясали. Больно хочется им поглядеть на красоту девичью, да чтоб сердце от нежной песни оттаяло, – Басманов говорит да поклон низкий бьет.

 

– Васька! – к шуту Царь обращается. – Девок зови! Пусть потешат моих стрельцов. Да пусть так пляшут, чтоб пол дымился!