Пьеса для обреченных

— Алена Ивановна, боритесь, боритесь с преступностью! Мы всегда рады вам помочь в меру наших скромных сил. Только вы не отступайте, пожалуйста!

Леха пожал ей руку, заверил, что мы ни под каким предлогом не отступим, а когда закрыл за старушками дверь, философски констатировал:

— Лучше бы в кино сходили или в кафешку какую-нибудь. Времени много угрохали, а толку — ноль! В результате у нас имеется альбом с выдранными фотографиями и сообщение государственной важности о том, что некая Анна Львовна подумала о врачихе из местной поликлиники, когда увидела мужика на лестничной площадке. Как ты думаешь, Жень, может, у него фонендоскоп из кармана свешивался или шапочка на голове была белая с кра-асненьким таким крестиком? Или из спины шприцы торчали? А что? Бабушки, они ведь люди забывчивые! С их ассоциативным рядом без пол-литра не разберешься!

— Очень смешно! — мрачно отозвалась я, застегивая пальто. — Это ведь ты подбил меня на эту авантюру. Я никуда уже идти не собиралась…

— Ну не собиралась и не собиралась! Чего; ты потеряла-то?

— Время! Время потеряла… Сейчас бы уже вернулась из касс «Аэрофлота» с билетом и счастливой мыслью; о том, что завтра меня здесь не будет. Ладно, отсюда поеду. Как раз там скоро перерыв заканчивается.

— А поесть?! — взревел Леха обиженным медведем. — Ты что, меня кормить не собираешься?

— Нечем, — сухо заметила я. — Мой батон, рассчитанный на два дня, ты смолотил за утро.

— Так купим еды какой-нибудь… Я так понял, из тебя хозяйка хреновая, а заготовительница — и того хуже. Зайдем в магазин, я куплю продуктов…

— Ага! Пельменей, майонеза…

— Почему пельменей, майонеза? — не понял он.

— Потому! Ты прямо как Каюмова! Она тоже ко мне в гости со своим продовольственным запасом приезжала…

— Я — не Каюмова, а нечто совсем другое, — глубокомысленно заметил Леха.

И я не поняла, следует ли мне обрадоваться или же огорчиться?

Вот что-что, а поесть Леха явно был не дурак. Правда, к чести его, надо заметить, что и готовил он самостоятельно. Пока я собирала оставшиеся вещи с полочек шифоньера, мой гость слепил десяток котлет устрашающих размеров, начистил картошки и даже начал сооружать все в той же тарелке для размораживания мяса странного вида салат под мирным названием «Мимоза». От обычной «Мимозы», приготовляемой из рыбных консервов, яиц, риса, лука и масла, этот салат отличался присутствием крабовых палочек и выложенной сверху корейской морковки для остроты. Я есть его ни в коем случае не собиралась, так как уважительно относилась к своему бедному больному желудку, но запретить травиться Лехе, естественно, не могла.

Когда кулинар позвал меня за стол, почти все вещи были уже сложены.

Оставалось только сделать в квартире генеральную уборку и взять билет на любой вид транспорта до Новосибирска.

— Уезжаешь! — проявляя чудеса проницательности, догадался Леха, разливая в бокалы темно-красное «Каберне». — Уезжаешь, и, между прочим, очень глупо делаешь!

— Интересно, почему это? — Я с великой осторожностью положила на свою тарелку немного картофельного пюре и ломтик ржаного хлеба.

— Потому что раз ты удрала из своего Новосибирска, значит, тебе там было плохо. А зачем снова возвращаться туда, где уже было плохо?

— Ну, допустим, хуже, чем в вашей Москве, мне еще нигде не было.

— Но это же все из-за Бородина! Из-за какого-то одного маньяка сбегать из столицы? Да ты знаешь, сколько народу здесь пытается зацепиться?! Со всей страны, между прочим, ломятся!

— Диагноз — московское зазнайство? — светски осведомилась я, решив-таки рискнуть жизнью и отломить половину котлеты.

Леха немедленно насупился:

— При чем тут «зазнайство»? Просто здесь возможностей устроиться больше.

Ты же актриса, в конце концов! Неужели таких простых вещей не понимаешь?

— Простые вещи понимаю. Вот только не понимаю, тебе-то какая разница?

Если честно, я, конечно, кривила душой. В общем-то к двадцати восьми годам можно было научиться отличать мужчину заинтересованного от мужчины равнодушного. И сейчас мне просто нравилось наблюдать за тем, как краснеют, словно молодые помидоры на грядке, смешные Лехины уши.

Он немного поерзал на табурете, сосредоточенно сопя и делая вид, что страшно увлечен салатом. Потом поднял голову. Солнце светило Лехе в затылок, и вокруг его головы с коротко подстриженными волосами розовел закатный нимб.

— Есть, значит, разница, — проговорил он после некоторой паузы. — Допустим, ты мне нравишься. Сложно такое вообразить?

— Сложно, — уверенно отозвалась я, движимая мелким и злорадным чувством мести. — Если бы я тебе нравилась, ты бы в самом начале послал Бородина куда подальше и по-рыцарски избавил меня от всего этого кошмара.

— Ну-у опять! Заладила одно и то же… Я же тебе уже тысячу раз все объяснял! Миллион раз объяснять надо?

— И ты хочешь, чтобы я с тобой, таким нервным, вступила в какие-то отношения?!

Краска с Лехиных ушей равномерно разлилась по лицу. Только самый кончик носа почему-то остался белым. Глаза почти обиженно округлились. Я же от души расхохоталась, придерживая волосы, падающие на лицо.

— Что-то ты развеселилась? — угрюмо заметил он.