Песчаная роза

Ольвия потрясла Романа сразу, как только он ее увидел, и потрясение это было таким сильным, что и теперь, после всех античных поселений, которые узнал в Европе, после всех раскопок, в которых принимал участие, он помнил чувство, с которым впервые смотрел на руины ольвийских крепостных стен, на агору и ворота. Они даже цвет имели такой, что сразу становилось понятно: это настоящий греческий город. Солнце не просто освещало Ольвию, а заливало ее сплошным сиянием, и голубая вода лимана оттеняла совершенство ее камней. Точно так же, навсегда, Роман запомнил счастье, охватившее его, когда во время раскопок он нашел свою первую античную монетку в виде крошечного дельфина. Потом увидел такую же в Николаеве, в краеведческом музее, куда Николай Павлович возил своих учеников по выходным, и преисполнился гордости за то, что приобщился к важному делу, которым занимается так много людей и здесь, в Украине, и в России, и во всем мире. Его воображение было разбужено, будущее сделалось ясным, как светлая ольвийская дорога.

В дальнейшем это ощущение лишь усиливалось – и когда учился в МГУ, и когда стал работать в Институте археологии, и во время раскопок на Авентинском холме в первую свою итальянскую командировку. Средневековые города – вот что интересовало его сейчас, а совсем не анализ отношений с женщиной, тем более что они и без анализа были ясны как белый день. Роман работал по совместной германо-российской программе, ездил то в Берлин, то в Кельн, не вылезал из библиотек и архивов, писал статьи – в общем, был занят и счастлив. Всегда желанная женщина лишь усиливала ощущение полноты жизни.

Ирина жизнь шла неплохо, во всяком случае, так ему казалось. Однажды он даже сходил на какой-то конкурс, где она танцевала самбу; это было приятное и возбуждающее зрелище. Когда предложил ей поехать с ним в Германию, она обрадовалась и поехала, но вышло для нее раздражающе и разочаровывающе: Ира не знала ни немецкого, ни английского, да если бы и знала, говорить с его коллегами ей было не о чем. На дружеских вечеринках она чувствовала себя поэтому так же нервно, как на большом приеме в Кельнской ратуше. И вообще, Германия ей не понравилась – показалась скучной. Это было Роману понятно: он и сам, наверное, чувствовал бы себя не в своей тарелке, оказавшись в положении никому не нужного глухонемого в чужой стране и без всякого дела.

Когда сразу после этой неудачной поездки Ира захотела отдохнуть в турецком спа-отеле, он согласился с ней в том, что путешествовать им лучше по отдельности. Роман воспринимал спа-процедуры как пустую и скучную трату времени, поэтому ему было не сложно согласиться с женой. Да, они расписались, прожив вместе год. Он сам предложил Ире это сделать – она удивилась, даже спросила, зачем ему это нужно. Внятного объяснения у него не было, он просто знал, что совместная жизнь предполагает обязательства и брак является тому подтверждением; этого ему было достаточно.

Через месяц выяснилось, что Ира беременна. Точнее, для Романа это выяснилось уже после того, как она сделала аборт. Ее поступок привел его в такую ярость, какой он не только никогда в жизни не испытывал, но и не предполагал, что может испытывать вообще.

– Почему ты мне даже не сказала?! – орал он, стоя над лежащей на диване Ирой.

Она что-то лепетала, всхлипывала, в ее голосе звучали оправдывающиеся интонации… И вдруг они сменились совсем другими, ему не знакомыми.

– Можно подумать, ты хочешь со мной детей, – глядя ему в глаза своими огромными серыми глазами, усмехнулась она. – Сам процесс – да, а дети – нет. Скажешь, не так?

Роман молчал. Он не мог сказать, что это не так, потому что это именно так и было. И, кстати, он совершенно не понимал, как ее угораздило забеременеть, ведь она предохранялась.

– Да не переживай ты. – Ира правильно поняла его молчание. – Я тоже детей не хочу. Ни от тебя, ни в принципе. Ну, от тебя когда-нибудь потом, может, – уточнила она. – Хотя в целом это не мое. Мать меня в семнадцать лет родила, а спроси зачем, и сейчас не скажет. И я туда же, что ли?

– Тебе двадцать два, – машинально ответил он.

Как будто в этом дело!

– Самое время, ага! – фыркнула Ира. – Ну всё, брось глупости говорить, зая. Нам с тобой хорошо, у других такого нету. Иди ко мне…

При этих последних словах ее голос переменился снова – сделался тем самым, от которого у него огонь пробегал по телу. Огонь пробежал и сейчас, но впервые это вызвало у Романа отвращение к себе самому. Что, впрочем, не помешало ему, помедлив лишь несколько секунд, сделать шаг к дивану. Ира тут же взялась за ремень его джинсов и с придыханием проговорила:

– Врач мне пока запретил, но я что-нибудь придумаю…

И, глядя на ее приоткрывшиеся губы, он забыл обо всем и отдался ее сногсшибательным выдумкам.