Пещера Рыжего монаха

Он подполз к краю обрыва и посмотрел вперед. Караван был уже далеко и гораздо ниже по отвесу скал. В этом месте стены каменного коридора светлели: очевидно, монахи уже были близки к выходу из ущелья.

Федя встал, у него слегка закружилась голова, и он вынужден был идти, придерживаясь рукой за стену. Но сознание того, что незадолго перед этим здесь умудрились пройти груженые мулы, придавало ему смелости.

Вот, наконец, расступились скалы, и глазам открылась луговая долина. Обрамленная пихтовыми склонами, она выглядела очень приветливой. На дне ее, из высохших трав группами поднимались ели; под их прикрытием нагнать монахов не составляло труда. Проследив за направлением тропы, Федя увидел в километре от себя расположившийся на отдых караван. Остановка была кстати: за то время, что монахи отдыхают, он покроет это расстояние.

Когда до стоянки было уже недалеко, Федя спустился к реке и, разувшись, вымыл в ней натруженные ноги. Ветер принес к нему дым от костра — монахи обедали. Ему зверски захотелось есть. Федя достал лепешку — она была меньше, чем ему бы хотелось. Он и опомниться не успел, как съел половину.

«Ничего, — утешал он себя. — На обратном пути я обойдусь оставшейся половиной, а уж дома отъемся вволю».

Федя поднялся и, крадучись, приблизился к стоянке каравана. Выглядывая из-за ели, он мог наблюдать, как готовятся в путь монахи: переобуваются, грузят на мулов поклажу, гасят костер.

От утомления и голода Федя почти не обращал внимания на перемены в пейзаже. Не сразу заметил он и то, что зашел в некое заколдованное царство.

Это был старый вечнозеленый самшитовый лес. Мох устилал под его кронами землю и камни голубовато-зеленым ковром, вползал на корявые стволы, обволакивал нижние ветви и спадал вниз причудливыми бородами.

Федя все чаще озирался по сторонам и с запоздалой тревогой думал о том, что в этой глуши его подстерегает опасность встречи с дикими зверями. Знай он, что путешествие будет столь длительным, то, может быть, решился бы взять отцовский револьвер. Правда, если верить Тагуа, то медведи еще в спячке, а снежный барс в последние годы стал редкостью. Но что касается волков и кабанов, то они представляли реальную угрозу. Можно было лишь надеяться, что их отпугивает идущий впереди караван.

А тропа шла все дальше и дальше. Наступал вечер.

Страх холодной змеей заползал в душу. Теперь-то Феде было ясно, где предстоит провести ночь.

Караван вступил в полосу косматого хвойного леса, и тропа начала забираться вверх. На противоположном склоне Федя угадал ее продолжение и понял, что, обойдя лощину, монахи окажутся совсем близко от него. Он залег под елью и стал ждать. Через несколько минут цепь каравана прошла так близко, что Федя узнавал лица монахов.

Когда караван начал втягиваться за очередной уступ горы, отец Рафаил обернулся и крикнул:

— Поспешай братья, ночлег близок!

Федя не стал повторять путь монахов. Он спустился на дно лощины, поднялся на противоположный склон и этим намного сократил себе путь. Затем он подошел к повороту, за которым скрылся караван, и выглянул из-за деревьев.

Монахи располагались на ночлег.

Федя почувствовал, насколько стало холоднее. О том, чтобы развести костер рядом с монашеской стоянкой, не могло быть и речи. Памятуя о диких зверях, еще меньше ему хотелось лишаться близости людей. Между корней он отыскал сухую выемку, наломал побольше еловых лап и устлал ими дно и стенки углубления. Ветки покрупнее должны были послужить одеялом.

Федя извлек остаток лепешки и, стараясь не думать о завтрашнем дне, с жадностью съел ее. Усталость валила его с ног, но вдруг, повинуясь безотчетной мысли, он вернулся к тому месту, откуда была видна стоянка каравана.

Вся братия сидела у костра. Рядом высилась гора поклажи, развьюченные мулы стояли неподалеку. Костер отнимал у ночи кусок тьмы, а за монашескими спинами было черным-черно…

Дерзкая мысль зародилась в голове у Феди. А что, если в темноте подкрасться к монахам? Ведь, если повезет, он подслушает их разговор. Сердце его замирало от страха, но видеть и не слышать — это было уже свыше его сил.

Осторожно, от дерева к дереву, от камня к камню приближался он к костру, и когда до него осталось совсем немного, опустился на четвереньки и медленно пополз, ощупывая каждый вершок, боясь хрустнуть веткой или скатить камешек. Временами он замирал на месте, чтобы хоть немного успокоить бешено колотившееся сердце. Еще метр, еще полметра… И вот от спины ближайшего монаха его отделяют лишь несколько сучьев, заготовленных впрок. Он даже чувствует тепло костра, видит освещенные пламенем лица монахов, слышит, о чем они говорят.

Двое чернецов сидят к Феде спиной. Слева, вполоборота к нему, удобно устроившись в развилке сухой коряги, — отец Рафаил, рядом с ним — незнакомый дюжий монах. Правее, отделенный от уставщика пламенем костра, — брат Иван, еще дальше — его товарищ, тот, с которым они долго совещались, отстав от каравана. Лица бородачей вокруг костра, полускрытые черными капюшонами, выглядят зловеще. Монахи только что отужинали и сейчас сидят, негромко переговариваясь.