Пещера Рыжего монаха

Это был пожилой монах, богомольный и богобоязненный. Впрочем, людей он боялся еще больше. Когда-то из милости принятый в обитель, он не мог этого забыть и жил, всеми помыкаемый, угодливый и робкий. Робость наложила отпечаток и на его внешность: всегда согбенный, взгляд тоскливый и беспокойный. Даже сейчас, перед несчастным узником монах держался заискивающе.

Василид кинулся к нему:

— Брат Исайя, скажи, ради бога, кто меня сюда упрятал?

— Не знаю, отрок… не велено мне разговаривать. Смирись и молись господу, — забормотал монах, пряча глаза.

Он поставил на подоконник принесенные им миску и кувшин.

Неожиданная мысль пришла Василиду в голову. Что ему брат Исайя: дверь не заперта, выбежать вон, а там будь что будет!

Он кинулся к двери, но вдруг остановился, попятился. На пороге вырос отец Михаил. Несколько секунд он стоял неподвижно, пригвоздив Василида взглядом к углу, затем сошел со ступенек и зыркнул глазами на Исайю. Тот неслышной тенью выскользнул из подвала.

Отец Михаил огляделся, придвинул к себе табурет и сел. Табурет под ним жалобно заскрипел и перекосился. Василид и прежде робел перед этим человеком: уж очень страшен был видом монах. Громадного роста, с глазами, глубоко ушедшими под лоб, с всклокоченной черной бородой, закрывавшей почти все лицо, он походил на разбойника; по скуле от носа до уха проходил шрам, и это тоже не очень его украшало.

Мысль о предстоящем допросе заставила Василида помертветь от страха. «Господи, дай силы!» — молил он про себя.

Монах угадал его состояние. Он вдруг заулыбался. Впрочем, улыбкой это трудно было назвать: все лицо его перекосилось, а глаза совсем спрятались под косматые брови.

— Ну что, доволен, пострел, что стариков обманул? Вроде тихий да смирный, а, поди ж ты, всех вокруг пальца обвел.

Он весело говорил что-то еще, добродушно посмеиваясь, но Василид знал цену этому добродушию и ждал, что будет дальше.

— И куда же ты, отрок, сбежал? — как бы сквозь смех спросил вдруг монах.

Василид давно готовился к этому вопросу, но придумать что-нибудь путное так и не смог.

Отец Михаил, щуря глаза, ждал ответа.

Василид судорожно глотнул слюну. Потом едва слышно ответил:

— Никуда я не сбегал…

— Ну, это не разговор, — весело произнес монах. — Так ответствуй: куда пошел из обители, кого повидал?

— Погулять вышел… надоело сидеть взаперти.

— Престранно, — холодно протянул монах. — Это среди ночи-то погулять? Ловок ты, брат, но врать не мастер.

Василид и сам понимал это и тупо молчал.

— Ты будешь правду говорить или нет?! — вдруг гаркнул Михаил, поднимаясь во весь свой богатырский рост.

Даже при желании Василид не смог бы сейчас выдавить из себя ни слова.

Кажется, монах понял, что творится в душе мальчика. Он замолчал и снова уселся на табурет.

— Ладно, не серчай. — Он помедлил с минуту, давая узнику прийти в себя. — Скажи, что за письмо дал тебе игумен?

«Надо быть начеку, — твердил себе Василид, — а про письмо все равно им известно, буду отвечать, как было».

— Дал письмо, снеси, говорит, в ревком…

— О чем в письме говорилось?

— Не знаю, запечатано было.

— Та-ак… А на словах ничего не велел передать?

— Нет, такого указа не было.

— А где письмо?

Василид недоумевающе взглянул на монаха. Тот с усмешкой наблюдал за его замешательством.

— Ну, что же ты, отвечай.

— Вам лучше знать… — с трудом выдавил из себя Василид.

— Да, не скрою, пришлось на грех пойти, чтобы козни против обители пресечь. А про письмо ты кому-нибудь говорил?

— Нет, никому.

Монах повысил голос:

— Ты мне зубы не заговаривай: что ни слово, то новый грех. К кому что ни день в город шастаешь?

Василид стоял втянув голову в плечи и сцепив пальцы рук.

«Господи! — молил он. — Дай силы устоять, не проговориться!» Что было, то было: отлучки из обители одно время были так часты, что трудно было их отрицать. И он молчал.

— Ну, нечестивец, отвечай! — свирепо крикнул монах. — Мало тебе казни на том свете, и здесь решил испытать?

У Василида хлынули слезы. Он плакал беззвучно и, боясь пошевелиться, не вытирал их. Монах наблюдал за ним, но было непонятно, испытывает ли он сострадание к послушнику.

— Ладно, уймись, — сказал он. — Когда снова приду, выложишь все как на духу; не посмотрю на малолетство, я ведь и черта заставлю перекреститься.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Лязгнул засов.

Когда смолкли шаги, Василид опустился на ящик. Слезы обессилили его, но на душе стало легче.

Он подошел к подоконнику и попробовал было поесть, но едва смог проглотить маленький кусочек хлеба. Воду, что была в кувшине, он выпил всю. Затем, присев на табурет, Василид попытался собраться с мыслями и обдумать свое положение. Из разговора с отцом Михаилом, подтвердилось, что письмо игумена выкрали монахи из шайки Евлогия. Василида вдруг осенило: «Раз письмо предназначалось для ревкома, они и боятся, что я в ревком убегал доносить, — подумал он, — а про ребят они и не догадываются!»

Но что отвечать Михаилу на следующем допросе? Василид понимал, что его мужества ненадолго хватит.