Песнь дружбы

На следующее утро они снова поднялись чуть свет, откашлялись, сплюнули и принялись за работу. Это был замечательный вечер, но они почти не говорили о нем. Антон время от времени бросал на Германа взгляд, полный удивления. Странный человек этот Герман: месяцами бывал он молчалив и скуп на слова, и вдруг его прорывало, да так, что никто не мог ожидать. Какую речь произнес вчера вечером этот человек! Да ведь он, если называть вещи своими именами, подарил им вчера вечером, собственно говоря, весь Борн!

День обещал быть хорошим, началась оттепель, с крыш капало. Солнце пробивалось сквозь облака, и они наслаждались его мягким теплом. Около девяти часов утра во дворе появилась Мета, молоденькая служанка Шпанов, и спросила Бабетту. Она раскраснелась, запыхавшись от быстрого бега, и казалась необычайно взволнованной. Бабетта в это время как раз священнодействовала— ставила тесто для хлебов — и была недовольна, что ей помешали.

— Чего тебе надо? — недружелюбно крикнула она.

Мета начала ей что-то шептать, и Бабетта тотчас же захлопнула дверь. Через несколько минут она вышла вместе с молоденькой служанкой.

— О, боже всемогущий, отец небесный! — проговорила она, торопливо повязывая голову темным платком.

— Что случилось? — спросил Герман. Появление служанки Шпанов обеспокоило его.

— Ничего особенного! — ответила Бабетта. — Шпан хочет поговорить со мной. Не знаю, о чем!

Она лгала!

Герман испугался. Почему пришла служанка, а не Христина? Дело касалось не Шпана, раз он хотел поговорить с Бабеттой. Значит, дело могло касаться только Христины, — это он сообразил мгновенно. Он остался дома, но на душе у него было неспокойно.

Они очищали ото льда замерзший колодец. Обложив его горящими поленьями, они обрубали лед по мере того, как он подтаивал.

Пора было обедать, а Бабетты все еще не было, и у них в желудках начало урчать. Гансу пришлось отправиться на кухню и приняться за стряпню. Когда они наконец привели колодец в порядок, было уже поздно: солнце тонуло в лиловом тумане сумерек. Бабетты все еще не было. Она пришла, когда уже совсем стемнело и, не говоря ни слова, прошмыгнула в дом. Герман чуть не прозевал ее. Он пошел следом за ней на кухню и закрыл за собой дверь.

— Что случилось у Шпанов? — спросил он вполголоса.

Бабетта опустилась на стул и неподвижно смотрела перед собой, беспомощно свесив руки. Она, казалось, не слышала его вопроса.

— Ах ты господи! Она уехала! — проговорила она еле слышно. — Уехала!

— Кто уехал? Кто? — Герман побледнел. А впрочем, к чему, собственно говоря, спрашивать?

Бабетта медленно, растерянно покачала головой.

— Кто, кто?.. Христина, наша Христина! Наша славная Христина! Уж я ли не знаю ее?

— Уехала? — спросил Герман, остолбенев. — Она уехала? Куда? — Его лицо стало пепельно-серым.

Закрыв лицо озябшими руками, Бабетта тихо плакала. Потом неожиданно отняла руки и искоса посмотрела на Германа.

— Куда? — вскричала она. — Если бы мы это знали! Как это у тебя все просто! Она уехала и написала отцу: «Прости меня, забудь меня!»

— Забудь меня?

— Да, так она написала! Я читала ее письмо. Она уехала — уехала, может быть, навсегда! Если хочешь знать, она убежала из дому!

На это Герман уже ничего не мог ответить. У него захватило дыхание, ему казалось, что небо рушится на него.

— Уехала? Христина?

— Да, уехала!

Бабетта застала Шпана в его конторе. Он весь словно окаменел, губы у него побелели. Он двух слов связать не мог, только что-то бормотал — язык не повиновался ему. При этом он безостановочно проводил руками по письму, лежавшему на письменном столе, словно старался его разгладить. Он встал как всегда, в обычный час сел завтракать и ждал Христину. Она не являлась, и он послал за ней Мету. Оказалось, что Христины нет дома. Мета принесла только письмо, лежавшее у Христины на столе. Вот это письмо. Шпан продолжал его разглаживать. «Прочти его, Бабетта!»

— Не может быть, не может быть, — произнес Герман и покачал головой.

— «Что я ей сделал, Бабетта? — спрашивал Шпан. — Разве я был ей плохим отцом? Я был с ней, правда, немного строг, но нравы так угрожающе падают! Я не позволил ей поступить в школу домоводства в городе. Неужели в этом все дело? Я ничего, ничего не понимаю, Бабетта! Не понимаю и ее письма. «Ты меня, конечно, не поймешь, отец!» Разве отцу так пишут? Почему это я не пойму ее, откуда она это знает? Я ничего, ничего не понимаю!»

И Шпан продолжал сидеть, словно окаменевший.

В конторе было холодно, в доме беспорядок. Бабетта велела девушке принести дров и сварить крепкого кофе — это было ее излюбленное целебное средство во всех сложных случаях: при болезнях, смертях и рождениях.

«Объясни же мне, Бабетта! Она пишет, что ее сердце было всегда исполнено любви и уважения ко мне. Так-то она доказывает мне свою любовь и уважение? Ты ведь знаешь ее, Бабетта, объясни же мне, — ты ведь ее вырастила! Она пишет, что не будет несчастна, что будет счастлива, — я не понимаю всего этого, не понимаю! А люди — что подумают люди? Христина Шпан!»

— Да почему же она уехала? — тихо произнес Герман.