Песнь дружбы

— Нет, — сказал он, — ждать нет никакого смысла. Должно быть, Бабетта не получила моей открытки. Придется идти пешком.

— Ну что ж, пешком так пешком! — громко крикнул Антон, плотник. Он кричал всегда, даже когда к этому не было ни малейшего повода. — Да разве мы в каретах привыкли разъезжать? Сколько придется идти, говоришь ты? Час? — Антон громко и весело рассмеялся, тишина вдруг отозвалась эхом. — Один час!

За четыре года войны они прошли многие тысячи миль, они, должно быть, трижды обошли земной шар. Один час! Право, смешно! Ну и Герман!

Они побрели в темень и слякоть. Генсхен шел впереди. Он зажал свою тросточку под мышкой и наигрывал что-то на губной гармонике. Но вскоре он перестал играть — пальцы закоченели. Жирная глинистая грязь просачивалась сквозь их рваные башмаки. Один лишь Антон в своих высоких сапогах и длинной шинели шагал, защищенный от дождя и грязи, словно в водолазном костюме.

— Кто хочет надеть мою шинель? — спрашивал он время от времени.

Никто не хотел, хотя все промокли до нитки. Вдруг Антон услышал, что у Карла-кузнеца от холода стучат зубы.

— Да ты совсем замерз! — закричал он. — Это лазарет тебя изнежил! На, возьми мою шинель!

— Не нужно мне твоей шинели.

— Брось! Я ведь слышу, как ты лязгаешь зубами! Карл-кузнец пробурчал что-то, но возражать больше не решился. Он знал: когда Антон начинает так сердито пыхтеть, противоречить бесполезно.

Больше не было сказано ни слова. Они брели молча, минутами по старой привычке засыпая на ходу. В желудках у них урчало. Им грезилась теплая комната. Не может же так длиться без конца! Вот уже впереди сквозь пелену дождя мелькнул тусклый огонек. Им виделись как наяву дымящиеся миски. Отец Германа писал как-то о свинье, которую он, в ожидании их приезда, припрятал от властей. В мечтах своих они видели эту сказочную свинью. Свинина, капуста, крупная, чудесная картошка, тминная водка! Кружка пива, быть может, и тепло, тепло, чтобы можно было снять с себя промокшее тряпье. И затем — спать, в сарае, на соломе, все равно где, лишь бы спать!

Они пересекли спящий городишко Хельзее, и когда они снова вышли на открытую дорогу, их пробудил звонкий голос Германа.

— Еще десять минут! — воскликнул он, волнуясь. Он шел теперь так быстро, что они еле за ним поспевали.

Свернув с проселка, они миновали узенькие мостки; дорога пошла в гору.

— Это уже Борн, наше поле, — сказал Герман.

Дождь перестал, но здесь, наверху, поля были покрыты туманом: в десяти шагах ничего уже нельзя было разглядеть.

— Тут болотистый луг, — объяснил Герман. — Надо будет прорыть новые канавы для стока воды.

Вдруг Антон, шедший рядом с Германом, остановился и стал принюхиваться.

— Гарью пахнет! — сказал он.

— Гарью?

— Да, гарью.

— Озеро иногда пахнет так в дождливую погоду. Это болотные газы.

Рыжий, который редко открывал рот, внезапно проговорил басом над самым ухом Германа:

— И здоровый же тут, видать, пожар был, ребята! Вдруг они очутились перед широко раскрытыми воротами, и в ту же минуту Герман исчез.

— Это Борн! — услышали они его голос, прозвучавший как-то неестественно, словно издалека, и показавшийся им незнакомым. — Проклятый туман! Ты видишь дом, Антон?

Антон, в котором было метр восемьдесят сантиметров, выпрямился во весь рост и напряг зрение, стараясь проникнуть взглядом сквозь туман. Он хорошо знал, как выглядит дом: Герман сотни раз показывал ему фотографию, которую постоянно носил в кармане. Это было вытянутое одноэтажное старомодное здание со странной отвесной крышей, каких теперь уже не строят. Он различил несколько высоких голых деревьев, терявшихся в тумане, но ни дома, ни других строений не было видно. Не оставалось никаких сомнений в том, что здесь был пожар; едкий запах гари ощущался осязаемо близко.

— Из-за этого тумана ничего не разберешь, — сказал Антон, стараясь говорить как можно более равнодушно. — Пожар тут, конечно, был, но ты не тревожься, Герман; должно быть, сгорел какой-нибудь сарай.

Тявкнула собачонка. В тумане появился желтоватый отсвет, но и теперь никаких строений не было видно. Испуганно взвизгнул женский голос.

— Послушай, Герман, обожди, не волнуйся, ничего ведь не видно!

3

— О, господи, о, господи боже мой! — произнес визгливый женский голос и перешел в жалобный плач. Затем они услышали голос Германа, по-прежнему странно отдаленный. Потом хлопнула дверь.

А они стояли, промокшие до костей, дрожащие от холода. Веселенькая история! Прощай, свинина, прощайте, капуста, картошка и настойка! «Братской трапезе», о которой столько раз писал старый Фасбиндер, сегодня, как видно, не бывать. А они были так голодны и измучены, что с трудом держались на ногах.

— Вот бедняга-то Герман! — сказал Антон, и голос его впервые зазвучал тихо. — Сначала умер старик, а потом и усадьба сгорела!

— Тут, как видно, полыхало вовсю! Должно быть и скотина сгорела. Воняет горелым мясом, — послышался в тумане хриплый голос Рыжего.

Некоторое время все молчали, затем раздался громовой бас Карла-кузнеца:

— Уж если захочет судьба уничтожить человека, так она его уничтожит! — сокрушенно проговорил он.