Песнь дружбы

С утра до вечера он исподтишка наблюдал за маленьким Конрадом и вглядывался в его лицо. Он часто бранил его, и ребенок в конце концов стал пугливым и скрытным. Вот он сидит, этот белобрысый карапуз, и насмешливо смотрит на него уголком глаза. Да это настоящий маленький злой бесенок! А ведь Рыжий знает эти водянисто-голубые глаза со светлыми ресницами, прищуренными так, что остается чуть заметная щелочка. Где это он видел их раньше? Да это Рупп! Точь-в-точь такой подстерегающий, насмешливый взгляд был у Руппа, когда тот бывал сердит и смотрел вслед батраку, которого только что отругал. Да, это Рупп смотрит на него уголком глаза!

Бледный как смерть бродил Рыжий по саду. Он был не на шутку болен от ревности. В него вселился какой-то бес. В такие мгновения кровь приливала к его голове и глаза заволакивались туманом: в нем просыпалась дикая ярость. Он готов был все разнести в щепы, пусть все вокруг трепещут перед его всесокрушающим гневом. Пусть от него веет страхом — страхом и ужасом, он ничего не может с собой поделать. Пусть его боятся, боятся.

— Это Рупп! — тихо произнес он посиневшими губами, задыхаясь, бледный как смерть. Он потерял последние остатки самообладания. — Это Рупп! — закричал он. — Его отец — Рупп!

Эльзхен в эту минуту как раз подметала комнату. Она остановилась и устремила на Рыжего сердитый взгляд. Но, увидев его, испугалась и побледнела.

— Опять начинается! — закричала она. — Я не хочу больше этого слышать!

Рыжий присел за столом, словно готовясь к прыжку. Он был страшен. Искаженное лицо на фоне огненной бороды казалось бледным до синевы. Борода пылала, а глаза, обычно такие маленькие, искрились, как расплавленный свинец.

— Я хочу знать правду! — хрипел он. — Правду! Я не шучу, слышишь? Я уже раз убил человека!

— Не думаешь ли ты, что я забыла об этом? — насмешливо ответила Эльзхен.

— Я и тюрьмы не испугаюсь, — слышишь? Я хочу знать правду! Правду!

Эльзхен попятилась.

— Но ты ведь знаешь правду! — исступленно закричала она, и кровь бросилась ей в лицо. — Клянусь могилой моей матери!

Этот человек сошел с ума! Рыжий поднялся из-за стола, медленно выпрямился, и вдруг в его руке мелькнул длинный нож. Он вонзил нож в стол.

— Правду! — закричал он; его лицо и руки дергались. — Сегодня я должен все услышать! Всю правду!

Эльзхен остолбенела. Лицо у нее было белое как известка. Не может же она позволить этому человеку делать с ней все, что ему вздумается! Теперь она уже не пятилась перед ним, она ждала его, не сходя с места.

— Так ты мне ножом грозить?! — яростно закричала она, окончательно выйдя из себя.

— Правду, Эльзхен!

— Ты угрожаешь мне ножом? — Эльзхен стояла, широко расставив ноги, несокрушимая как статуя, с веником в правой руке. И вот-она медленно приблизилась. — Правду, дурак? Да я ведь поклялась тебе!

Рыжий рассмеялся.

— В чем ты поклялась? Ты ни в чем, ни в чем не клялась!

Эльзхен уже не соображала, что делает. Вдруг, сама того не ожидая, она ткнула веником в лицо Рыжего — один раз, второй, так, что он отшатнулся. Еще мгновение— и она принялась изо всех сил колотить Рыжего. Удары так и сыпались: рука у нее была тяжелая.

— Дурак! — беспрестанно повторяла она. Рыжий качался под ее ударами. Она отшвырнула в сторону торчавший в столе нож. — Дурак! Дурак! — Наконец Рыжий осел под ее ударами. Он защищался от взмахов веника руками.

— Да, бей меня! — кричал он. — Бей меня, Эльзхен, я дурной человек!

Это был недобрый день. Вечером Эльзхен прикладывала к лицу Рыжего мокрые платки. — Ты меня прямо взбесил! — говорила она и ласково гладила его лысину.

С этого дня все было кончено. Рыжий не задавал больше вопросов, и в доме воцарился мир.

День приходит, день уходит. У Рыжего есть работа в саду, которую он любит больше всего на свете; у него есть пчелы, и он любит каждую из них. Ну а теперь, когда сад обработан, у него опять найдется время для водоотводных канав Германа, — пусть Герман не думает, что имеет дело с неблагодарным человеком.

Рыжий работает с утра до вечера, а когда солнце начинает клониться к западу, он садится на маленькую скамейку перед хлевом.

Он садится, полузакрыв глаза, и дремлет, утомленный трудовым днем. Клумбы пахнущих медом флоксов, клумбы голубых рыцарских шпор, чистых как детские глаза, покачивающихся под тяжестью пчел, клумбы спиреи, похожей на душистый снег, — вот каким будет скоро его сад.

Мимо его ушей проносятся с жужжанием пчелы, — он сидит неподалеку от ульев. Порой пчелы запутываются в его бороде, пахнущей потом и сеном. Они ползают по его лицу, вся борода иной раз кишит ими.

Рыжий улыбается. Он пережил немало, но все это позади. Он доволен. О, есть вещи, которые вовсе не нужно знать до конца, не надо стремиться проникнуть во все тайны — это совсем не обязательно. Так обстоит дело или не так, — человек должен примириться. Да, у Рыжего есть все основания быть довольным; пусть всем людям будет так же хорошо, как ему.

19