Песнь молодости

— В честь чего эта демонстрация?

— В знак протеста против агрессии японского империализма, против гоминдановской политики отказа от сопротивления, против лакеев империализма, в поддержку страны социализма — Советского Союза.

Сяо-янь молчала. Дао-цзин с волнением смотрела на подругу, как будто ожидала ее приговора. Наконец та с серьезным видом покачала головой:

— Дао-цзин, ты не обижайся на меня. Отец всегда говорит, что молодежь должна больше заниматься наукой и поменьше вести разговоров о всяких там принципах и «измах». Смотри, еще и демонстрации нет, а у тебя уже полон рот этих «измов». Я не разбираюсь в этом, честное слово, не разбираюсь.

Дао-цзин нахмурила брови и слегка покраснела. Она почувствовала досаду.

— Сяо-янь, все, что ты говоришь, — это слова Ху Ши! Его взгляды! Когда ты успела их нахвататься?

В больших глазах Сяо-янь вспыхнул задорный, самоуверенный огонек. Однако ответила она подруге, немного смущаясь и отнюдь не так решительно, как хотела в первую секунду:

— Дао-цзин, не спрашивай об этом… Я верю папе, он очень образованный человек. Послушай меня, не стоит слишком поддаваться лозунгам всех этих левых. Самое важное — это учеба. А какой-то там социалистический Советский Союз… Да какое мы имеем к нему отношение?

Хотя Сяо-янь и не соглашалась с Дао-цзин, но в ее словах чувствовалось неподдельное участие, по натуре она была добра — не в пример Юй Юн-цзэ, который был эгоистичен и труслив. Поэтому сейчас Дао-цзин испытывала лишь глубокое разочарование, а не гнев и раздражение, как это было у нее в разговорах с мужем. Да к тому же выражать свое раздражение ему легче, чем подруге. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Дао-цзин вздохнула и стала прощаться. Она вернулась домой ни с чем.

Поздно вечером Юй Юн-цзэ с неожиданной горячностью взволнованным шепотом начал рассказывать Дао-цзин любовные истории из жизни великих писателей и артистов прошлого и настоящего, китайских и иностранных, о том, как они жили в прекрасном мире любви, как жертвовали всем ради этого чувства. При этом он гладил ее волосы и все говорил, говорил…

— Дао-цзин, ты помнишь Бэйдайхэ, берег моря? Помнишь, как однажды ночью мы сидели на песке и молча слушали шорох волн? В лунном свете море переливалось серебристыми бликами, и я любовался твоими глазами — они были так похожи на море: такие же глубокие, блестящие и прекрасные. Ах, как это было чудесно! Я смотрел в твои глаза, и душа моя наполнялась пьянящей радостью. Дао-цзин, в тот миг мне так хотелось обнять тебя, поцеловать… Я никогда не забуду этого вечера! Никогда не забуду дней, проведенных нами в Бэйдайхэ! Как было бы хорошо, если бы люди всегда жили в мире этой чарующей поэзии!

Закрыв глаза, Юй Юн-цзэ весь ушел в воспоминания. Спустя некоторое время он вновь взглянул на Дао-цзин. Глаза его были печальными.

— Но посмотри, что происходит вокруг сейчас. Какой-то водоворот пошлости, суеты… Раздоры, войны, грабеж. Везде запах пороха, непонятная ненависть…

Он снова закрыл глаза и обнял Дао-цзин, бормоча что-то себе под нос.

Пока он говорил, перед глазами Дао-цзин отчетливо вставала картина безбрежного прекрасного моря, лунного света и серебристых волн. Взяв Юй Юн-цзэ за руку, она взволнованно произнесла:

— Да, это действительно чудесно!

Но, услышав его последние слова — о ненависти и о запахе пороха, — Дао-цзин, словно очнувшись ото сна, медленно отняла свою руку и тихо сказала:

— Юн-цзэ, не заставляй меня постоянно страдать. Ты должен понять меня… Конечно, я не забуду Бэйдайхэ: ведь там мы впервые увидели друг друга.

— Дорогая, я совсем не против того, что ты хочешь бороться за справедливость, — проговорил Юй Юн-цзэ, осторожно гладя ее волосы. — Я знаю, жизнь человека должна быть наполнена смыслом. Но ты еще очень молода, неопытна, почти не знаешь этого коварного, как злой дух, общества, в котором все так сложно и запутанно. Поэтому я очень беспокоюсь за тебя. Ведь неизвестно, что бы с тобой случилось, если бы я не встретил тебя в Бэйдайхэ. — Он помолчал. — Знаешь, только в одном нашем Пекинском университете есть и троцкисты, и националисты, и анархисты, не говоря уж о всяких других группировках. А настоящих коммунистов, перед которыми ты преклоняешься, очень мало. Говорят, что после чистки их почти не осталось. Кому же верить? Можно ли положиться на тех, с кем ты сблизилась? Ты уверена, что они не обманщики? Дао-цзин, я не косный человек, но ты просто не хочешь понять меня, думаешь, что я эгоист, забочусь только о себе… Мне так больно!..

Он печально вздохнул и умолк.

Ночь была холодная, в маленькой комнате чувствовалось последнее морозное дыхание уходящей зимы. За окном завывал свирепый северный ветер, от порывов которого дрожала и гудела бумага на окнах. Дао-цзин лежала, прижавшись к худому плечу Юй Юн-цзэ. Она почувствовала вдруг, что вся холодеет. «Обманщики?!. Лу Цзя-чуань, Ло Да-фан, Сюй Нин… Возможно ли?.. Нет! Нет!»

В ней все восставало против этого обвинения, она не могла сдержать себя:

— Юн-цзэ, прошу тебя, не разрушай моей веры в людей!