Песнь о Перемышле

Василий, освещая лейтенанту дорогу, спустился первым. Под люком начинался туннель из железобетонных труб. Идти по нему можно были лишь согнувшись, даже Ивану. Но идти, черт побери! Идти!

Василий шел осторожным шажком, всматриваясь в темноту и одновременно прикидывая, куда ведет эта труба. «Может, к реке, к плавням?» На стенах трубы сверкали капли. Василий принюхался. Пахло сыростью, тиной. «Или правее, к болоту?»

Смущало его одно: пламя чуть заметно подрагивало. Значит, там где-то есть и дырка… Он тоже знал, что строители, уходя, плотно закрывали траншею. Василий остановился, покрутил головой.

«Ну, что ты там мудришь?» — Лейтенант нетерпеливо подтолкнул бойца. — «Вперед!»

Василий сделал еще несколько шагов и снова остановился. Почему-то на ум пришла сказка: «Направо пойдешь — смерть найдешь, налево пойдешь… как там… костей не соберешь?» Он усмехнулся, посмотрев на дрожащие, причудливо скрюченные тени. Направо и налево хода нет, только прямо.

Они шли согнувшись: Василий в руке с плошкой, Иван с автоматом. «Иди, не бойся», — шепотом подбадривал командир. Боец делал шаг за шагом, уже не думая.

И вдруг уперся в стену.

Лейтенант, оттолкнув, опередил его, но ударился головой о камень. Коптилка погасла. И в темноте, далеко-далеко, словно на дне глубокого колодца, послышались голоса.

Иван нашел в кармане коробок, и дымное пламя снова осветило стену. Это была заслонка из железобетона. Василий водил коптилкой по стене, пытаясь отыскать подъемник. Но тот находился по ту сторону туннеля.

Голоса приблизились. Лейтенант и боец смотрели вверх — там был большой зазор, позволявший слышать, что творится наверху. Вот по полу волоком протащили что-то тяжелое. Потом кто-то совсем рядом, через стену, громко засопел, бряцая железками. Затем снова послышалась громкая немецкая речь и веселый хохот, и все смолкло.

Василий ничего не разобрал в этой тарабарщине. Но, посмотрев на лейтенанта, понял, что произошло что-то страшное. Тот сидел, прислонившись к мокрой стене, и по его лицу текли слезы.

«Товарищ лейтенант, — испуганно забормотал солдат, — не надо, уж как-нибудь…» лейтенант вдруг встрепенулся, схватил автомат и забарабанил прикладом в заслонку. Он бил с ожесточением, ругаясь и плача, пока не разнес приклад в щепки.

«Все, конец!» — повторял он. И теперь, кажется, в самом деле было все кончено. И хотя то, что должно было произойти и поставить точку всем его усилиям, мыслям, желаниям, всей его молодой и многообещающей жизни, еще не произошло, но сейчас — он знал — через какие-нибудь секунды произойдет, и помешать этому он уже не в силах.

В отличие от бойца лейтенант разобрал в немецкой речи два слова — «динамит» и «капут», они объяснили все. В его воображении живо встала картина: вот хохочущий фриц — почему-то это был тот самый долговязый пехотинец, которого он, Иван, утром гонял по полю, — сидя в кустах на берегу, поджигает запал… вот теплится, бежит по шнуру беспощадный огонек… вот доходит до ящиков за стеной…

И вдруг ему стало легко. Он даже не понял, что произошло, какое чудо. Просто его взяли за руку, мягко, по-матерински утерли слезы и что-то говорили, говорили — тихо, в самое сердце.

Взрыва он не услышал.

Мужчина небольшого роста, опрятно, даже щеголевато одетый, расхаживает по комнате и объясняет, что они двое остались в живых потому, что взрывная волна пошла вверх, следовательно, разрушила верхние этажи, а нижний, где они были, только тряхнула.

«Тут все просто и понятно, — говорит он. — Закон детонации». И, снисходительно улыбаясь, рисует на бумажке схему: вот это дот, вот тут, в казарме, находились его бойцы, — он чертит несколько палочек-туловищ, с кружочками вместо голов, — тут, этажом ниже, почти строго по центру, сидели, или, скорее, лежали они с Василием. Где-то неподалеку, за стенкой, произошел основной взрыв. Но взрывная волна пошла вот так — веером. И, конечно же, в казарме всех завалило. Мой собеседник показывает, как многопудовые стены обрушились и сплющили фигурки. «А мы оказались в вакууме!»

«Как, Вася, я правильно объясняю?» — обращается Иван (нет, так называть его уже неудобно, пусть он будет Иваном Ивановичем) к сидящему поодаль, у окна, Василию.

Василий, который смотрел на прыгающих по подоконнику синиц, встрепенувшись, переспрашивает: «Что?» И смущенно краснеет. «Простите, недослышал немного». Иван Иванович повторяет и показывает чертеж. Василий согласно кивает, бормочет: «Все так… так». Но неожиданно заключает: «Остались вот… Значит, не судьба».

Иван Иванович, улыбаясь, похлопывает приятеля по плечу. «Сколько лет прошло, а наш Вася все тот же!» И подмигивает мне. «Ты лучше расскажи как живешь?»

Василий что-то вспоминает, и морщинки на его длинном лице начинают светиться. «А что? Дом свой. В палисаднике георгины, табак, перед окном — липка растет. Запах божественный, соседи, что в новом большом доме живут, прибегают к нам душу отвести. Молодые просят: „Дядя Вася, подари цветочек. В ларьке-то таких георгинов не сыщешь“».