Песнь песней Стендаля

И все-таки счастье, имеющее своей предпосылкой игру в жизнь,— невсамделишно, скорее «как бы счастье», по существу — наиболее приемлемый вид отсутствия счастья. Богатство и завист­ливый почет при дворе настоящего счастья не дают: искусное вельможное лицедейство иногда доставляет удовольствие, а неред­ко вызывает и разочарованное уныние — в зависимости от того, как оборачивается дело. Предпочитать графа другим мужчинам — ещё не значит быть счастливой. Победные любовные похождения Фабрицио приносят ему лишь тоску по всепоглощающему чувству. И здесь сам ход событий, естественно направляемый рукой Стен­даля, в согласии с его замыслом, приближается к повороту, за которым каждый из устремленных к подлинному счастью в «Парм- ской обители» — Сансеверина, Фабрицио и девушка, чей изящный облик пока только чуть намечен, только зыбко брезжится, до по­следней страницы книги действуют по велению высокой и страст­ной любви. Может ли страсть дать счастье? И чем тогда прихо­дится платить за его обретение, коль скоро подлинность знаме­нует собой конец игры и вовлечение в поток жизни нешуточ­ной, все же всерьез устроенной по законам изуверски-несураз- ного пармского миропорядка? Иных путей, кроме пробивания стен­ки лбом, не дано: действительность все-таки не театр, а исто­рии было угодно установить ее «подмостки» посреди монаршьих покоев, в крепости, а то и совсем поблизости от плахи. Отныне из атмосферы в чем-то кукольной придворной комедии, остроумной жизненной игры, не слишком угрожающих и обязывающих проис­шествий — всего того, что позволяет познакомиться с людьми и обстановкой, что наблюдаешь увлеченно, но во многом извне и сбоку,— предстоит погрузиться в атмосферу доподлинной трагедии, когда сторонняя приглядка исчезает, сменяется примеркой на се­бя, напряженной включенностью сопереживания. Историческое, «пармское», в дальнейшем свободнее и прямее прорастает обще­человечески вечным.

С того момента, как Фабрицио брошен в каземат башни Фар- незе, приговорен к двенадцати годам заключения в мрачной тюрь­ме и ему грозит гибель от подмешанного в пищу яда, с этого ча­са в его жизни и жизни его близких все совсем не «понарошку». Опасность превращает сердечную тягу в страсть, вышедшую нару­жу, и это до конца выявляет, довоплощает то, что заложено в личности, но до поры до времени как следует не пробилось. Сте­чение коренящихся в самой логике вещей и в этом смысле далеко не случайных случайностей — толчок для полного самораскрытия и самосвершения благородной души.

Первой через эту купель проходит Джина. Игра для нее ис­черпана. Придворная дама, отбросив правила этикета, объясняет­ся с принцем как с обычным смертным, вдобавок существом презренным, и чуть было не добивается освобождения племянни­ка одной своей отвагой. Потерпев, однако, неудачу, она подчи­няет себя целиком единой задаче — спасти боготворимого ею Фаб­рицио. Привыкшая следовать советам графа и во всем опирать­ся на него, теперь она не без оснований обвиняет Моску в сла­бодушии и действует на собственный страх и риск; граф стано­вится ее послушным помощником; именно ее дерзость и безза­ветность делают его достойным своей подруги. Сансеверина — главный организатор побега узника из крепости и с чистой со­вестью преступает запреты, будучи убеждена, что нравственно полноценная страсть это оправдывает, тогда как низменная страсть обращает охваченных ею в гнусных рабов. Принц — опасный него­дяй, поэтому должен быть казнен. «Этому человеку нет оправда- ния: при всей остроте его ума, сообразительности, здравом смыс- ле у него низкие страсти». А посему: «боже мой, разве можно церемониться с такими людьми, как эти тщеславные и злопамят- изверги. Ничего не поделаешь, это война. Обратившись к страницам, раскаленным смертной мукой герцогини,— там, где она бьется в страхе за Фабрицио,— нельзя не согласиться, что Сансе- верина только так и могла поступить и имела на это полное человеческое право.

Заодно она выдерживает еще и самое трудное испытание на высоту души. Всегда бескорыстная, теперь она бескорыстна вдвой­не: ведь она знает, что Фабрицио любит другую. Страсть напол­няет жизнь Джины глубочайшим смыслом, делает ее прекрасней, чем когда-либо прежде. Неизреченная и заведомо безответная лю­бовь — трагедия, источник острейшей душевной боли. Но если это любовь воистину и сумела возвыситься до самоотречения, она по- своему награда, в муках рожденное благо — добытое-таки счастье. Счастье герцогини — нелегкий дар судьбы, оно в подвиге беско­рыстия. Но оно выпало ей на долю и останется с ней до смерт­ного часа как драгоценная святыня.