Песнь северного ветра

В северном посёлке, продуваемом всеми ветрами, старик отыскал рыбака, что на баркасе ходил вдоль побережья, заглядывая и в Ведьмину бухту, и передал гостинцы с ним – отрезы ткани, бусы из яркого стекла и свою свистульку. Его здесь привечали, не частым гостем он был, но желанным. Охотник же в ту поездку даже не снял капюшона – недобрая слава о человеке с петлей у пояса и мечом за спиной, еще жила среди людей. Особенно среди тех, кто бежал на север, спасая себя и свой дар. Но он зорко присматривался. Видел, что живущие здесь были умелы и смелы, среди них было много мастеров – ткачей, резчиков по дереву, по камню и кости, кузнецов. Но нести свой товар под общий полог в торговый дом они не торопились. Спускали контрабандой через тех ловчих, что пушнину напрямую в столицу везли и лордам Домов. Все еще боялись мастера выдать себя, открыть ненароком, что ткань, сотканная их руками, согреет в самую лютую стужу, а костяной гребень выведет боль и дурные мысли. Охотник смотрел на воплощение чудесных даров, и рот его полнился горечью. С тех пор, как он отыскал свой дар, ему всегда было горько. Но оборачиваясь назад, он ни разу не захотел переиграть и не отыскать. Ведь тогда бы ему пришлось отказаться от одной встречи. Встречи с тем, кого называл отцом.

Своих родных родителей он помнил плохо. Мать держала его на руках, и он засыпал под мерное покачивание повозки. Она пела, разжигая огонь, и не позволяла обижать птиц – ловить их просто так, ради забавы. А отец… мать не захотела жить с ним в лесу сытой жизнью егерской жены. Позже, повзрослев, Охотник понял, что лесник и не был ему отцом. Он лишился их обоих на девятом году жизни. А через год повстречал слепого гончара.

«Он шел с повозкой, полной горшков и кувшинов. Он да его дряхлый осёл… Я спросил, не нужен ли им поводырь. На что старик отвечал, что дорогу он знает. Его босые ноги были в пыли, и, взглянув на них, я понял, что он никогда не собьётся с пути. Земля сама вела его, открывала ему источники и глиняные залежи, предупреждала о шумных трактах, гудящих от топота копыт и скрипа колёс, подсказывала мягкие спуски и берегла от обрывов. Я стоял в траве, на обочине, и пока я не шагнул к нему в дорожную пыль, чтобы потрепать осла, он молчал, улыбаясь вежливо, но непреклонно. Когда же я шагнул… старик позволил мне подойти. Я гладил ослиную голову, а он мою. «Пойдём с нами, мальчик. Пойдём. Я ошибся. Нам нужен поводырь».

Он долго водил меня по лесам. Он стал моим проводником, а не я его. Мы доходили и до каменоломен, были и у Верхнего Дома, что в лесах потерялся теперь… Он научил меня находить и разминать глину. Учил запоминать дороги, даже самые неприметные тропки. Я хотел стать таким, как он. Но мои руки искусно плели лишь верёвки. Мой язык немел, когда он пел за гончарным кругом… «Не стать тебе гончаром. И ткачом не стать. Целительных яблок ты тоже не вырастишь», – сказал он после очередной моей неудачи. Мне было пятнадцать лет, я как вихрь метался, не зная ни цели, ни пути. «Так что же мне делать, отец?!»

«Сплети петлю», – был его ответ».

Охотник смахнул снег, упавший на плечо, и чуть сдвинул капюшон со лба. Лес зимой стал еще более непредсказуемым. Все тонуло в белой пелене. Но он продолжал идти. Чутье и звезды вели его. Костер хорошо грел, и плащ тоже был хорош. Не зря за него такую цену просили. Лёгкий, мягкий, но ни одному ветру не продуть, и стужа не заползает. Мастером сотканный, знающим свое дело и нужное слово – одним из тех самых мастеров. Берег он и от чужих взглядов… Охотник не расставался ни с ним, ни с мечом заплечным, ни с арканом, прилаженным у пояса.