Песнь валькирии

— Может быть, если совершишь великие дела. Впрочем, скорее всего, нет. Но ты хотя бы будешь пировать с братьями и сможешь смело смотреть им в глаза, когда будешь пить.

— Буду ли я смотреть в глаза Христу?

— Храбро сражайся — и тогда будешь. Этот бог благословляет тех, кто сражается во имя него.

— Некоторые призывают Одина.

— Один — коварный бог. Христос всегда рядом с тобой. Призови его — и он придаст тебе сил. Один слишком многого требует взамен.

— Ты молишься Одину.

Отец улыбнулся.

— Я молюсь обоим. Я долго был торговцем. Хочу, чтобы они поспорили о моей душе.

Они плыли на веслах не меньше, чем под парусами. Ветер все время был то слишком сильным, то слишком слабым. Шетландские, Оркнейские острова, Шотландия — и везде к ним примыкали новые корабли. Тогда ему казалось, что никто не одолеет такое огромное войско.

Высадка прошла легко. Это была забавная: страна: вместо гор — скалистые холмы со всем свойственным горам коварством, но без их красоты; глядя на горизонт, оц думал, что они похожи на съежившихся, побитых собак. Здесь тоже было холодно. Но это был не жгучий мороз Хордаланда с его слежавшимся снегом и льдом, а раздражающий назойливый холод, не отпускающий полностью даже у костра. Почему они приплыли сюда так поздно? Отец сказал, что на юге орудуют другие мародеры, что если они не поспешат, то им ничего не останется.

— Мы все станем лордами! — крикнул Харальд, обращаясь к армии. Он был великолепен — на голову выше остальных, а руки такие сильные, что, кажется, могли бы запихнуть в ведро целое море.

Они одержали легкую победу при Фулфорде и без боя взяли Йорк, но это ослабило их боевой дух. У Стэмфорд-Бридж — теперь он знал это название — английский король застиг их вдали от кораблей и оружия. Он накрыл их, как прибой накрывает песчаную стену. Они его не ждали — разведчики уверяли, что он еще далеко. Но Гарольд шел быстро.

В тот день Гилфа потерял отца. Он не видел его убитым, и единственное, что он хотел, — это попасть на корабль. Гилфа мечтал только о том, чтобы поскорее вернуться домой, обнять мать, посидеть у огня, рассказывая о войне. Он уже достаточно навоевался.

Эти люди, эта женщина — все они называли его трусом или намекали на это. Но он не был трусом. Трус остался бы на ферме, выталкивал бы на пастбище какую-нибудь упрямую корову, возделывал бы каменистую землю. Он чуть не рассмеялся. Теперь его самой большой мечтой было стать трусом и жить, как трус.

Он полз вперед. Вдруг он столкнулся с чем-то на полу. Подножие лестницы? Воин за его спиной крикнул. Ему ответил другой на том же языке. Они шли сюда. У них наверняка есть факелы, они найдут его и обвинят в резне. Гилфа ринулся вперед, но пол под ним провалился, и он полетел вниз.

Он попал прямо в дыру и упал в невидимый черный туннель.

У него перехватило дыхание, он сильно ударился рукой о стену и вскрикнул от боли. Над ним раздавались крики. Он ощупал плечо. Оно очень болело, и он подумал, что вывихнул его. Куда идти, куда? Он попытался встать, но голова все еще кружилась от падения.

В черноте над ним, словно ужасная комета, предвещающая беду, вспыхнул факел.

Он не видел лиц норманнов, но услышал, как один из них плюнул в него. Факел отодвинулся в сторону, и свет стал мягче. Гилфа смотрел на светлый прямоугольник на месте отодвинутой плиты.

Сначала он не понял, что это за скрип. Тупой и громкий, он раздавался совсем близко. Сверху на него уставилось ухмыляющееся лицо норманна. Он не понял слов, сказанных ему, но они были произнесены с улыбкой, а улыбка была отнюдь не дружеская.

Скрип. Краткий спор, словно рабочие спорили о том, как лучше вбить гвоздь, затем снова скрип. На левый край светлого прямоугольника надвигалась темнота — у нее была прямая, почти ровная граница.

— Нет!

Они двигали плиту обратно, чтобы закрыть дыру. Он попытался выпрямиться, но было уже поздно. Плита встала на место, и воцарилась тьма. Вытянувшись во весь рост, Гилфа пытался толкать плиту здоровой рукой, но он едва дотягивался до нее и мог разве что коснуться ее пальцами. А если он и сдвинет плиту, что тогда? Там его ждали только норманны.

Сердце его прыгало, словно рыба на палубе.

— Нет! Нет! Нет! — закричал он.

Но ответа не последовало. Он бился о стены, царапал их ногтями, но от этого не было никакого толку. Только сыпалась сверху земля, забивая ноздри и рот. Он должен был подумать — так делают храбрецы.

О чем же думают в таких ситуациях храбрецы — в отличие от трусов? Какие мысли приходят им в голову? Гилфа думал о матери, оставшейся на ферме. Он вспоминал своего пса и свою сестру, июльский голод и изобилие сентября, а также все незначительные страдания и удовольствия человека, которые ему довелось испытать. На самом деле их было не гак уж много.