Песнь ветра

Пока, наконец, все не закончилось. Ванька осмелел до такой степени, что стал брать гаджет с собой под одеяло. И однажды его застукал отец, засидевшийся за столом заполночь. Кряхтя по-стариковски, он тер лоб и ругался вполголоса, перебирая ворох бересты с чьими-то каракулями. Ванька, кстати, совсем недавно узнал, что это за береста такая и откуда ее берут.

Увидев, что держит в руках сын, отче не рассердился, а напротив – просиял и будто гора свалилась с его плеч.

– Молодец, Ванька! – воскликнул батька, взял у него из рук еще не включенный гаджет и засунул под ножку стола. Затем покачал стол, и, заметив, что тот начал качаться в другую сторону, хорошенько, поднажал на нужный угол. Под ножкой хрустнуло, и стол перестал качаться.

Ванька проревел всю ночь, а наутро решил: раз гаджеты есть в барских школах, так значит он пойдет в такую школу, и нет на свете силы, способной ему помешать.

В это он уверовал непоколебимо.

Кружевница

Люди во все времена любили смотреть на звезды. Бесчисленные россыпи мерцающих искр, сплетающиеся в загадочные кружева или дробящиеся в бесконечные туманные шлейфы, всегда будоражили людскую фантазию. И повергали в трепет перед тем, что не объять скудным разумом.

У меня, да и у нас всех, кружевниц – наоборот.

Космос пуст и безжизненен: если и есть там далекий свет разума, то он нам не виден. Зато поверхность нашей планеты буйно искрится жизнью, мерцающей и суетящейся. Мы творим собственные созвездия, сплетая живую звездную карту из искр человеческих душ, или, правильней, судеб. Созвездия, или, как мы их называем, рисунки, выходят порой затейливые –  из невзрачного кометного хвоста они сплетаются в диковинные кружева и пылевые вихри, теряющиеся в бесконечности времен. Жаль только, люди об этом в большинстве своем не догадываются. Не догадываются, но есть такие, что и не смиряются – интуитивно, вероятно. Что ж, я привыкла.

Человек в синем комбинезоне и с объемным кейсом, несколько скособоченный в противоположную от ноши сторону, стоит перед железной дверью, я стою у него за спиной. В коридоре пахнет застарелой побелкой.

Нас впускает обозленный хозяин: какой-то там высокий начальник из бизнес-элиты, не терпящий непрофессионализма. Первым делом выговаривает гостю все, что думает о коммунальных службах, и с хмурой целеустремленностью провожает на кухню. Под раковиной небольшая лужа.

Роюсь в чемодане сантехника. Достаю гайку, секунду ее рассматриваю и кидаю обратно. Все, дело сделано: послезавтра моя гайка, закрученная в самом уязвимом месте системы, лопнет, и бедолаги-хозяева затопят весь дом с девятого по второй этаж.

Если люди не понимают намеков, приходится изъясняться более внятно. Хотя, в общем-то, хозяева ни при чем. Я тут прежде всего из-за их соседа с нижнего этажа: профессора, между прочим.

Мимоходом припомнилось самое начало кружева, еще на «живую нитку». Как много десятилетий назад этот их сосед снизу, детинушка-переросток, частенько пил со своими друзьями. Как-то к его матери пришла подружка – тогда я стояла за спиной у нее.

Нас впустили. Мы все прошли на кухню, и мать тогда горько качнула головой на стенку, из-за которой доносился нестройный пьяный хор. Мол, полюбуйся на тунеядца. Учиться не хочет, работать не хочет, все нервы уже вымотал, кто б его в чувство привел…

Мне не чужды человеческие эмоции, и я поймала тогда иронию момента – ведь за тем и пришла. Пройдя в комнату сыночка, я пристально посмотрела ему на поясницу. Через неделю у него на всю жизнь отнялись ноги, и большая часть друзей как-то ходить к нему перестала. Но мать его, кстати, выплакала гораздо больше слез, нежели он сам.

Ну, да дело прошлое.

Если бы в те далекие времена мать могла меня как-то учуять; сообразить, что не стоит зря трепать языком, уже обладая ценностью и прося большего…

Ничего бы это не изменило. Ну, разве что в следующий раз она стала бы думать, прежде чем высказывать пожелание, тем более в мой адрес. Дело не в ней, и не в ее словах. И даже не в сегодняшних хозяевах с их протечкой. И не во многих других сотнях случаев, когда я стою за спиной у очередного гостя. Это всего лишь одна цепочка кружева из мерцающих искр. Кружево неизбежности. И мало кому под силу увидеть весь рисунок. Таких огромных, кстати, я еще не плела – вот, решила попробовать. Пока получается…

Я перебрала в голове почти готовый узор сплетенных вероятностей. Скоро уже все, остались последние штрихи: следующая у меня стюардесса. К ней пришел… гость к ней пришел. Я стою у него за спиной, ухмыляюсь. Гость-то женат, как-никак. Впрочем, дело не мое: его облико морале вплетено в чужое, пока мне неведомое, кружево. Может быть, оно сплетется с моим, а может, и нет.

Звякают ключи, трижды щелкает замок. Жертва моя виновато высовывает голову:

– Извини, сегодня никак. Ты бы хоть позвонил…

Гость теряет дар речи. Но его потеря совершенно не сравнима с моей: я вообще стою, будто громом пораженная. Это она так пошутила?

– Не понял…

– Я потом объясню.

Дверь захлопывается, лязгают замки. Гость цедит проклятия и отваливает к лифту. А я все стою и хлопаю глазами.