Песня длиною в жизнь

Он снова поднял руку и провел ладонью по ее волосам, но на этот раз более нежно. Без всякого стеснения он стал играть с ее локонами, наматывая их себе на палец.

— Собственно, все. Теперь ты знаешь все.

— Ты должен петь песни о любви, — заявила она. — Только так!

— Что? — Его рука упала. — Я мужчина. Ты не понимаешь. Женщина может лепетать про лунный свет, но не настоящий мужчина.

— Именно потому, что ты мужчина, песни о любви буквально живут в тебе. Ты должен петь о любви!

Она сделала паузу, чтобы перевести дух, но когда увидела, что он пытается решительно возразить ей, продолжила, быстро и задыхаясь:

— Публике требуется мужчина, способный признаться в своей любви. Настоящий мужчина. В тебе нет фальши, понимаешь? Ты человек из народа. Мир меняется. Культура больше не является прерогативой власть имущих.

Он отвернулся от нее и, прислонившись головой к спинке скамейки, мрачно уставился на кусок неба между верхушками деревьев. Поскольку он ничего не отвечал, она продолжала:

— Чего ты боишься? Тебе нужны песни, рассказывающие историю любви. Это соответствует твоей личности, как мужчине и как певцу. Ты можешь любить, я знаю. Если ты будешь петь об этом по-своему, ты покажешь этим слащаво-сентиментальным певцам, что такое настоящий артист. Это твой дар.

С каждым словом ее речь становилась все энергичнее, а голос — громче, пока, наконец, она не крикнула ему:

— Поверь мне!

Невозможно сказать, остался ли он при своем мнении или капитулировал под ее напором. Жестом отчаяния он потер глаза.

— Симона права, — пробормотал он. — Ты слишком многого от меня ждешь.

— Не больше, чем от себя самой.

Наконец он снова взглянул на нее. Взгляд его погас.

— Тогда напиши для меня текст.

Эта просьба задумывалась как провокация. Он явно не ожидал ее спокойного ответа:

— Возможно, я когда-нибудь так и сделаю.

Явно удивленный, он спросил:

— Ты уже пробовала?

— Да. Много раз. Я знаю тысячи шансонов, так что у меня был прямой резон осмелиться и написать что-то свое, верно?

Он тихо присвистнул.

— Вызывает уважение!

— Спасибо. К сожалению, это было нелегко.

Стоит ли рассказать ему о своем желании стать признанным автором и о том, как она потерпела неудачу? Подумав, решила этого не делать. Он, наверное, не поймет. Она задала риторический вопрос:

— Что вообще дается легко? — А потом пробормотала: — Сначала SACEM даже не хотела меня принимать.

— Кто?

— О, Ив! — удивилась она, а затем добродушно рассмеялась. — Ты невежественен, как маленький ребенок.

Проигнорировав его возмущенное восклицание, она объяснила:

— Это французское общество по защите прав авторов текстов, композиторов и музыкальных издателей. Песни, которые исполняются публично, должны быть там зарегистрированы. Надо, чтобы все было одобрено комиссией…

Она замолчала, потому что этих сказанных мимоходом слов было достаточно, чтобы снова запаниковать из-за возможного запрета на выступления. Сердцебиение участилось настолько, что она даже дышала с трудом. Возникший перед ней образ жаждущих мести членов комиссии ошеломил ее. Как долго ей придется ждать слушания? Деди узнала, что ее дело рассмотрят не раньше середины октября, дату еще не назначили: слишком много артистов впало в немилость. Эйфория, которая не оставляла ее с самого начала занятий с Ивом Монтаном и которая была намного лучше, чем еженощное пьянство, куда-то улетучилась перед угрозой этой неопределенности. Она глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться.

Она почти физически ощутила удивление Ива. В другой раз придется объяснить ему, как и с каким трудом достаются деньги поэтам. А теперь учительнице требовался перерыв. Эдит плохо разбиралась в теории музыки, но ее тонкое восприятие позволяло ей ощущать нюансы не только мелодии, но и человеческих чувств. Она поняла, что пора остановиться.

— Неважно, сколько ты знаешь, — произнесла она наконец. — Я научу тебя всему. И…

— …любви? — закончил он, выпрямившись.

Ее взгляд утонул в сияющей синеве его глаз. Безотчетно она подалась в его сторону. Его пальцы снова погрузились в ее волосы, и он осторожно притянул ее голову к себе. Ее губы приоткрылись. Первый поцелуй был осторожным, нерешительным, как вопрос. Но в этом вопросе не было необходимости. Эдит хотела больше. Гораздо больше. Ей хотелось попробовать вкус Южной Франции: золотой свет, яркие краски, чудесные запахи, страсть и чистую радость жизни. А потом она будто погрузилась в сон, который не прерывался до тех пор, пока она, задохнувшись от счастья, не отстранилась от Ива.

— Я могу дать тебе шансон о любви и научить, как его исполнять, как двигаться. Это будет мой подарок, — прошептала она. — Тебе нужно хорошо знать чувства, о которых собираешься петь.

— Просто спеть?

Он взял Эдит за руку и стал задумчиво поигрывать ее пальцами. Она улыбнулась и покачала головой.

— Я влюбился в тебя, увидев, как ты стоишь на краю сцены на репетиции. Это произошло мгновенно. Ты была восхитительна в этом платье с цветами, таком нарядном и нежном. Я понял, что ты безумно красива!

Она склонила голову ему на ладонь.

— Я ничего этого не заметила.