Песня единого фронта

Портной замер в испуге на мостовой. На крик сбежалась ватага уличных мальчишек, и один из них, прыщавый, в лохмотьях, швырнул в него камнем. Хотя задира тут же получил подзатыльник от бедно одетой женщины из местных, старый Цунто очувствовал, насколько опасно быть одним из тех, кто «якшался с этим еретиком». Он побежал. Оробело оглядываясь, повернул за угол и обходным путем вернулся домой. Своей жене он не рассказал ничего, и она целую неделю недоумевала: что это он все хмурится?

Но первого июня, выписывая счета, она обнаружила, что не получены деньги за один плащ, за плащ того самого человека, чье имя было на устах у всех, — в городе только и говорили что о ноланце. Распространялись ужаснейшие слухи о его низости. Он, мол, и в беседах своих и в книгах не только попирал узы брака, но даже самого Христа назвал шарлатаном, а про солнце плел нечто совершенно невероятное. После всего этого стоит ли удивляться, что он не заплатил за свой плащ! Добрая женщина не имела ни малейшей охоты нести убытки по вине подобного человека.

После бурной перебранки с супругом семидесятилетняя особа в своем воскресном платье явилась в здание священного трибунала и со свирепым выражением лица потребовала тридцать два скудо — долг арестованного еретика.

Инквизитор, к которому она обратилась, сделал соответствующую запись и пообещал расследовать дело.

Цунто вскоре получил приглашение и с дрожью переступил порог зловещего здания. К его удивлению, допроса ему не учинили, а только поставили в известность, что при урегулировании финансовых обстоятельств заключенного иск примут во внимание. Правда, по словам инквизитора, сколько-нибудь значительного остатка ожидать не приходится.

Старик был рад-радехонек, что дешево отделался, и поспешно рассыпался в благодарностях. Но его жену это отнюдь не удовлетворило. Убыток не возмещался ни отказом портного от привычной вечерней кружечки, ни тем, что он теперь шил до глубокой ночи. За сукно, которое лавочник отпустил в долг, надо было платить. На кухне и во дворе старуха надрывалась от крика. Как не стыдно сажать преступника, пока он не расплатился с долгами! Если понадобится, она до самого папы римского дойдет, а свои тридцать два скудо получит! «На костре и без плаща обойдется!» — орала она.

Обо всем случившемся старуха поведала своему духовнику. Он дал совет потребовать, чтобы возвратили хоть плащ. Ощущая поддержку со стороны церковной инстанции, старуха заявила, что плащ, который, конечно, уже надевали, да к тому же еще и сшитый по мерке, ни в коем случае не сможет ее устроить. Ей должны заплатить чистоганом. Но поскольку сгоряча она заговорила излишне громко, священник выставил ее вон. Это слегка привело ее в чувство, и неделю-другую она свой язык придерживала. Инквизиция не оглашала никаких новых сведений о деле содержащегося под стражей еретика. Тем не менее вокруг шептались о том, что на допросах вскрываются чрезвычайно постыдные деяния. Старуха ревниво прислушивалась к нелепым сплетням. Сущей пыткой было для нее узнать, что дела еретика столь плачевны. Этак он никогда не освободится и долга не уплатит! По ночам она уже не спала, а когда августовская жара вконец подорвала ей нервы, дала волю своему языку, рассказывая о наболевшем и посетителям лавок и тем заказчикам, которые приходили на примерку. Из ее слов можно было понять, что церковнослужители впадают в грех, с таким равнодушием отвергая законные притязания простого ремесленника. А ведь налоги все тяжелее, да и хлеб намедни снова подорожал.

Однажды утром за нею был прислан стражник, который препроводил ее в здание священного трибунала, где ей в предостерегающей форме порекомендовали прекратить злостную болтовню. Ее спросили, не стыдно ли ей из-за ничтожных скудо молоть всякий вздор об очень серьезном судебном деле. И дали понять, что таким людям, как она, следует вести себя скромнее.

На какое-то время это заставило ее быть сдержанной даже в такие минуты, когда она вспоминала о «ничтожных скудо», безразличных зажравшемуся святоше, и ее лицо багровело от ярости. Но в сентябре распространилась молва о том, что великий инквизитор в Риме потребовал выдачи ноланца. Переговоры об этом ведутся в синьории.

Весь город возбужденно обсуждал новое известие, и общее мнение было против выдачи. Ни один цех не считал себя подсудным Риму.

Старуха была вне себя. Неужто и впрямь еретику разрешат отправиться в Рим, не расплатившись со своими долгами? Ее терпение лопнуло. Едва переварив невероятную новость, не тратя ни минуты даже на то, чтобы накинуть более приличную юбку, ринулась она к зданию священного трибунала.

Инквизитор, принявший ее на этот раз, был поважнее прежних и держался на диво предупредительно. Почти такой же старый, как и она, он выслушал ее жалобу спокойно, со вниманием. Когда она выложила все, он, сделав паузу, спросил, не желает ли она переговорить с Бруно.

Старуха дала согласие без заминки. Встретиться предстояло завтра.