Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера

Устыыра отвели в светлую, широкую комнату с камельком посередине. На одной из спальных лавок у стены лежала туго завернутая в драгоценную шкуру белого волка девочка лет десяти. Лицо ее слегка поблескивало и казалось затянутым какой-то сероватой пленкой, из закрытых глаз сочилась слезами густая черная жидкость, а пальцы рук (возможно, и ног) были изогнуты как птичьи когти. Впрочем, это не касалось мизинцев, они были вполне нормальными на вид. Вокруг глаз к ушам и щекам расползлись темные полосы, похожие на паутину. Возле ребенка тихонько горела лучина из расколотого молнией дерева, а вдоль стен рассыпан был пепел – ооюты верили, что таким образом можно отпугнуть злых духов.

Сардан прошел следом за Устыыром, хотя его, в общем-то, никто и не звал. Шаман не стал подходить к ребенку, остановился у порога и вид имел весьма встревоженный. Напряжение выдавала поза – глядя на больную у противоположной стены, Устыыр подавался назад спиной, будто боролся с отвращением. Он неуверенно снял с пояса разбитый маленький бубен, повертел в руках, встряхнул его и повесил обратно, звякнул привесками. Потом все-таки, приличия ради, произнес несколько слов и, постояв пару мгновений, обернулся к собравшимся у входа людям.

– Этого ребенка съели демоны, – сказал шаман и бросил хмурый взгляд на музыканта.

Несколько женщин в толпе разрыдались.

– Она умрет? – спросил мужчина из-за спины Сардана.

– Да, – сквозь зубы процедил шаман и опять скосился на музыканта, тот поймал взгляд, но не понял смысла. – После смерти она станет юэр.

Сумасшедшие, самоубийцы и некоторые жертвы иэзи, по верованиям ооютов, превращались в юэр, злых духов, безумных и кровожадных.

Вопли женщин стали громче. У задавшего вопрос мужчины подкосились ноги, и он осел на лавку слева от входа, которая, вообще-то, предназначалась для женщин.

Сардан перехватил жалостливый взгляд матери больной, и этот взгляд сдавил музыканту сердце укором, этот взгляд осуждал его за бездействие и словно бы обвинял его в происходящей трагедии.

Шаман развернулся, намереваясь покинуть комнату, но неуверенный Сардан остановил его:

– Можно мне попробовать? – спросил он.

Устыыр вздрогнул.

– Вы не шаман, музыкант, – сказал он. – Демоны Нижнего Мира не слушают музыку.

– Я не думаю, что на ребенка напали демоны, – ответил Сардан. – В нашей практике не найти двух одинаковых случаев, но что-то похожее я уже видел много лет назад на востоке.

Шаман не ответил, он остановился, подумал и решил не покидать пока комнаты.

Сардан шагнул было к девочке, но застыл и едва не врезал себе по лбу. А инструменты?! Ведь у него ничего не осталось – ящик с инструментами разнесло колодезным воротом! Один только «поносный» свисток остался, да толку от него… Духи не ходят по туалетам. Сардан сконфужено посмотрел на толпу, впрочем, ничего особенного от него не ждавшую. Любой ооют знал, что если шаман объявил приговор, то ничем уже не помочь.

– Хм, вы не могли бы попросить принести сюда музыкальные инструменты, какие есть в деревне? – сгорая от стыда произнес Сардан.

Устыыр внимательно посмотрел на музыканта – как на слабоумного, – даже брови сдвинул, для пущего эффекта.

– Ооютам неинтересна музыка, – сказал он. – Что-то можно найти в городе, но вряд ли вы отыщете инструменты в такой глуши.

– Что ж вы как демоны, – развел руками Сардан. – Принесли бы хоть веник.

Шаман покачал головой, но всё же что-то сказал толпившимся в дверях, и те рванули было выполнять поручения, но Сардан добавил:

– И пусть принесут еще что-нибудь металлическое, вроде ваших привесок. Ножи, стрелы.

Шаман перевел, и минут через пятнадцать у ног Сардана лежала гора старого, ржавого хлама. Ооюты делали посуду из дерева, коры и глины, а отдавать годное оружие музыканту им было жалко, поэтому они натащили в комнату обломки старых ножей, разбитые цепи, кольца, куски наконечников для стрел. Как и предсказывал Устыыр, в деревне не нашлось ни одного музыкального инструмента, за исключением потрескавшейся доски, поперек которой неравномерно натянуты были струны из непонятного материала. Строй инструмента Сардану показался совсем странным, и он решил, что струны прицепили абы как. Мало того, перестроить инструмент можно было только разломав замысловатые колки.

Еще кто-то принес изогнутый варган с двумя язычками, но Сардан не умел на таком играть и отложил его подальше.

Он жалел уже, что полез в эту авантюру не подумав дважды, но нужно было хотя бы попытаться помочь ребенку. Иначе, он опасался, немой укор несчастной матери раздавит его сердце совсем.

Музыкант потребовал снять с больной шкуры, потому что они могут поранить тело, если оно начнет непроизвольно дергаться, а после попросил шамана выпихнуть народ на улицу. Наконец он уселся у лавки и занялся опытами – сначала последовательно перебрал струны на доске пальцами, потом ногтями, потом гнутыми железяками, звенел, тер, постукивал по дереву и постоянно наблюдал за тем, как реагирует на это больная.