Песня слов

Принято говорить об отсутствии тесной творческой близости между Вагиновым и обэриутами. И все же определенная близость, несомненно, есть – то же сочетание несочетаемого, ироническое разрушение рутинного поэтического языка, основополагающее представление о реальной магии слова, магической реальности искусства. В примечаниях мы постарались отметить и некоторые частные случаи взаимовлияния Вагинова и обэриутов.

Явно навеян знакомством с этим кругом поэтов и такой диалог из «Козлиной песни»: «Я поведу вас как-нибудь к настоящим заумникам. Вы увидите, как они из-под колпачков слов новый смысл вытягивают… – Это не те ли зеленые юноши в парчовых колпачках с кисточками, носящие странные фамилии?» Хармс, человек, носивший «странную фамилию», как известно, любил забавные шапочки, например, колпачок с кисточкой для заварного чайника.

24 января 1928 г. в Доме печати (бывшем Шуваловском особняке на Фонтанке) состоялся нашумевший вечер ОБЭРИУ «Три левых часа», оформленный весьма эксцентрично: Хармс выезжал на сцену на черном лакированном шкафу в той самой «золотистой шапочке с висюльками», Заболоцкий читал рядом с «фарлушкой» – предметом неизвестного происхождения и назначения, Бахтерев падал на спину, и его выносили при свечах. Последний вспоминал и об участии Вагинова в этом вечере: Б. Левин, руководивший театрализацией, предложил Вагинову выступить как обычно, без затей, но в то время, как он читал, в глубине сцены появилась балерина Милица Попова: «В пачках, на пуантах, она проделывала все, что положено классической балерине. Вагинов продолжал читать как ни в чем не бывало. Возможно, в противовес остальным, в тот вечер его выступление пользовалось наибольшим успехом»[23]

. Не имеет ли отношения к этому вечеру другой эпизод «Козлиной песни» – выступление известной поэтессы на вечере молодых безобразников, раскрашенных, гарцующих на трехколесном велосипеде, а из зала ей кричат: «Помилуйте, что вы с нами делаете?» Все-таки Вагинов, еще юношей прошедший тяжелые испытания, в том числе войну, и действительно многое потерявший, в свои двадцать семь лет чувствовал себя гораздо старше обэриутов, младшему из которых (тогда это был Бахтерев) не исполнилось еще и двадцати.

Несколько строк о Вагинове есть в так называемом обэриутском манифесте, напечатанном в «Афишах Дома печати» (1928. № 2) и ныне достаточно известном. Планировалось его участие и в первом из задуманных Хармсом сборников, где должны были объединиться произведения обэриутов и формалистов: в списке «Материал на первый сборник „Радикса“» (одно из ранних самоназваний будущих обэриутов) фигурируют стихи и проза Вагинова, а также статья о нем Бухштаба – очевидно, именно та, о которой шла речь выше. Список помещен в записной книжке Хармса (март 1927 г.). Ни тот, ни следующий проект, однако, не были осуществлены, и не по вине авторов.

К 1927 г. о Вагинове сложилось мнение как о малозаметном поэте для узкого круга рафинированных эстетов. Но его читателей ждал сюрприз. В журнале «Звезда» появились главы из его первого романа: в 1928 году «Козлиная песнь» вышла в издательстве «Прибой». Из малозаметного поэта-эстета Вагинов вмиг превратился в скандально известного прозаика. Немалая часть литературного Ленинграда узнала себя в персонажах романа; вызывающим показался и тон автора, как бы не замечающего проблем, с которыми, как правило, носились тогдашние литераторы, обеспокоенные «перестройкой интеллигенции», – и строящего на том же «проблемном» материале свое, ни на что не похожее здание. «Много разговоров о „Козлиной песни“ Вагинова, – записывал в те дни один из его знакомых. – <…> Герои списаны чуть ли не со всех ленинградских писателей и поэтов, начиная с Блока и Кузмина и кончая Лукницким. Интерес к книге, разумеется, обостренный; втихомолку подсмеиваются друг над другом. Вагинов ходит со скромным видом великодушного победителя, делая лицо непойманного вора»[24]. Дополнительную ценность и прелесть придавало роману отсутствие авторской установки на скандал, портившей многие талантливые произведения той поры.

Рядом с прозой вагиновские стихи стали казаться ее подготовкой, репетицией. Такие характерные для них мотивы, как прорастание античности сквозь фон современного города, взаимоотношения автора со словами – капризными и своевольными живыми существами, любовь-ненависть к всепоглощающему искусству, развернулись и обогатились, подвергшись в прозе ироническому остранению. За кулисами романа угадывалась драма превращения поэта в прозаика, начавшаяся именно с остранения:

Я – часть себя. И страшно и пустынно.Я от себя свой образ отделил.Как листья скорчились и сжались мифы…