Пьесы

А л е к с а н д р а. Не твое дело, маленькая еще. Вот что — ты спи, а я на завод побежала. Там и позавтракаю. Пусть тебе глупости не снятся. Я сегодня пораньше приду с завода. Сегодня меня выдвигать в депутаты Моссовета собираются. (Целует ее.) Как, у меня не очень глупый вид? Спи! (Уходит.)

Шура одна. Подождав, когда за матерью закрылась дверь, она прямо в рубашке садится к столу, достает из папки недописанное письмо, открывает авторучку. Пишет. Задумывается.

Ш у р а. «…Я прервала, Женька, мое письмо… Произошло ли что-нибудь за эту ночь? Да, произошло. Что? Думаю, об этом тебе напишет мама, а я не хочу сплетничать, не дело детям о матери говорить. Ну, в общем, все благополучно, настроение у нас хорошее, сегодня вечером в Доме культуры на Серпуховке на собрании будут мать выдвигать в депутаты Моссовета. Я обязательно пойду, а потом напишу тебе, как все было… Я уже подобрала на гитаре музыку к твоим стихам о Замоскворечье. Когда будет готово, пришлю говорящее письмо… Поющее письмо… Как мне нужно посоветоваться с тобой, братик! Как мне нужно все рассказать тебе… И как хорошо, что у меня есть брат и я могу написать ему письмо…»

Снова песня проходной. Курилки. У окна беседуют  А л е к с а н д р а  и  П о ж а р о в. Снова они в рабочих костюмах, замасленные, обычные.

П о ж а р о в. Что это ты сегодня все утро улыбаешься?

А л е к с а н д р а. Сама не знаю.

П о ж а р о в. А между тем улыбаться нечему. Внедрили они малярно-сушильный конвейер, рапортовали и забыли. А он не ходит. Тележки конвейера вращаются еле-еле. По всем ихним расчетам с конвейера машины должны сходить каждые двадцать минут. Так? А они не сходят. Конвейер молчит, сушка производится целые сутки, вот тебе и механизация. А вы — делегаты, депутаты, контролеры, народная совесть — улыбаетесь. Погодите, я вас всех на чистую воду выведу, вам честь завода не дорога!

А л е к с а н д р а. Слушай, Пожаров, дай покурить, не переедай плешь.

П о ж а р о в (очень зло)

. Когда вам надо, когда ваши личные интересы, вы сразу время находите, — к директору, к начальнику цеха! «Вы его допустите до работы! Я вам за него ручаюсь! Это в последний раз!»

А л е к с а н д р а. О ком это?

П о ж а р о в. Сама знаешь о ком. Он еще себя покажет!

А л е к с а н д р а. Еще что?

П о ж а р о в. Там у проходной тетя Нюша дожидается. Говорит, ты должна похлопотать за ее племянника, он из лагерей приехал, пять лет за злостное хулиганство получил, за дебоши и за драки. Ты его прописать в Москве на ее площади должна.

А л е к с а н д р а (угрюмо). Никому я ничего не должна.

П о ж а р о в. За какие это услуги ты за Нюшкиного племянника хлопотать будешь? Что, она тебе подарок сделала? Или приютила?

А л е к с а н д р а (вспыхнула)

. Пошел ты к ядреной матери! Не желаю я твоих глупостей слышать.

П о ж а р о в. А я не желаю твоим доверенным лицом быть! Вышла из моего доверия, Александра Васнецова! Живи как хочешь, хлопочи за кого хочешь, а меня оставь! Оставь в покое! Царь-баба!

А л е к с а н д р а (грубо, резко). Ну и черт с тобой.

Гудок. Кончается рабочий день.

Снова у Васнецовых. Горит торшер. В уголке на диване пригорюнилась  Ш у р а. Она смотрит на часы, на дверь, вздыхает… Никого.

Ш у р а (как заклинание)

. Что же ты не идешь, что же ты не идешь, что же ты не идешь…

Слышно, как тикают ходики на стене. Все громче и громче… И вдруг распахивается дверь, входит, почти вбегает  И г о р ь. Он прямо после работы, не переодевшись, не умывшись — сюда. Шура смотрит на него, будто не веря сама себе. Бросается к нему.

(Едва слышно.) Ты? Ты? Я так ждала тебя, Игорь… Я так тебя люблю.

И г о р ь (прижимается к ней). Я… Я… Я…

Темнота и близкий женский хор поет: «Богородица, дева, радуйся!» В церкви «Всех скорбящих радость» на Большой Ордынке идет вечернее богослужение. Мерцают огоньки свечей, ликует женский хор. На коленях перед амвоном — т е т я  Н ю ш а. Жарко она молится.