Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

Дальше он поведал, как мастер, мерзавец, хотел его поколотить, душегуб этакий, и однажды впрямь осмелел и поднял на него руку, он же ни слова не сказал, только взмахнул кузнечным молотом, да так глянул на старикана, что тот сразу молчком убрался подальше, голова-то дороже, а после письменно известил его об увольнении, трус хренов. Еще он рассказал о большой потасовке в Оффенбурге, когда трое слесарей, в том числе и он, до полусмерти отмутузили семерых фабричных, – кто будет в Оффенбурге, пускай спросит у долговязого Шорша, тот до сих пор там и своими глазами все тогда видал.

Все это сообщалось холодным, жестким тоном, но с большим внутренним пылом и удовлетворением, и всяк с глубокой радостью слушал и решал про себя позднее тоже как-нибудь рассказать эту историю, в другом месте и в другой компании. Ведь каждый слесарь приударял, бывало, за дочкой своего мастера, и однажды пошел на злодея-мастера с молотом, и однажды здорово отмутузил семерых фабричных. Происходит эта история то в баденской земле, то в Гессене или в Швейцарии, вместо молота бывает то напилок, то раскаленная поковка, а вместо фабричных – пекари или портные, но сами истории неизменно давнишние, и слушают их всегда охотно, ведь они добрые, старые и делают цеху честь. Впрочем, это отнюдь не означает, будто среди странствующих подмастерьев не встречаются по сей день подлинные гении приключений или гении выдумки, что, по сути, одно и то же. Август был особенно увлечен и доволен. Все время смеялся и поддакивал, чувствуя себя уже почти что подмастерьем и с презрительным видом знатока выпуская в золотистый воздух табачный дым. А рассказчик продолжал разыгрывать свою роль, поскольку почитал за благо представить свое участие в этой вылазке как добродушную снисходительность, ведь вообще-то в воскресный день подмастерью не след водить компанию с учениками и, пожалуй, стыдно помогать парнишке пропивать его гроши. По тракту они уже одолели изрядное расстояние вниз по реке; теперь пришла пора выбрать либо проселок, идущий в гору плавной дугой, либо крутую пешую тропу, которая зато вдвое короче. Выбрали проселок, хоть он и был длинный и пыльный. Пешие тропы годятся для будней и для гуляющих господ; народ же, особенно по воскресным дням, любит проселочную дорогу, поэзия которой для него еще не утратилась. Взбираться по крутым тропам в самый раз для крестьян или для городских любителей природы, это работа или спорт, но не развлечение для народа. То ли дело проселок, где удобно идти и вести разговор, где бережешь сапоги и выходное платье, где видишь повозки и лошадей, встречаешь и обгоняешь других гуляющих, примечаешь нарядных девушек и кучки поющих парней, где вдогонку тебе летят шутки, на которые ты со смехом отвечаешь, где можно постоять-побалакать, а коли ты холостяк, то и припустить вдогонку за девушками да посмеяться или вечерком разобраться с добрыми товарищами в личных неприязнях и все уладить словом и делом!

Словом, они зашагали по проезжей дороге, что широкой дугой тихо-спокойно шла в гору, как человек, у которого вдоволь времени и который не любит понапрасну потеть. Подмастерье снял пиджак и нес его на палке за плечом, вместо рассказов он теперь принялся насвистывать, весьма лихо и жизнерадостно, и насвистывал целый час, пока они не добрались до Билаха. По пути Хансу досталось несколько колкостей, которые не сильно его обидели, хотя Август отпарировал на них запальчивее, чем ответил бы он сам. И вот уж перед ними Билах.

Деревня с красными черепичными и серебристо-серыми соломенными крышами расположилась среди осенних плодовых деревьев, за которыми высился темный горный лес.

Молодые люди заспорили, в какой трактир пойти. В «Якоре» было самое лучшее пиво, в «Лебеде» – отменные пироги, а в «Остром уголке» дочка у хозяина – красавица. В конце концов, Август настоял на «Якоре» и, подмигнув, добавил, что кружечка-другая никому не помешает, а «Острый уголок» никуда не убежит, туда можно и попозже заглянуть. Все согласились, и они направились в деревню, мимо скотных дворов, мимо заставленных геранями низких крестьянских окошек, прямиком в «Якорь», чья золотая вывеска, сверкая на солнце, манила за округлыми кронами двух молодых каштанов. К большому сожалению подмастерья, которому непременно хотелось сидеть под крышей, зал трактира оказался переполнен, пришлось устроиться в саду.

В понимании своих посетителей «Якорь» был заведением изысканным, то бишь не старым крестьянским трактиром, а современной кирпичной постройкой с непомерным множеством окон, со стульями вместо лавок и уймой разноцветных жестяных рекламных табличек, мало того, подавальщица там одевалась по-городскому, а хозяина никто не видал без пиджака, всегда только в полном коричневом костюме, сшитом по последней моде. Вообще-то он давно разорился, однако ж взял у главного кредитора, крупного пивовара, в аренду свой собственный дом и с тех пор сделался еще изысканнее. Сад состоял из одной-единственной акации и высокого проволочного забора, который успел до половины обрасти диким виноградом.