Петербург

Миг, - и он бы спокойно отправился в обычное астральное путешествие, развивая от бренной своей оболочки туманный, космический хвост, проницающий стены в безмерное, во сон оборвался: несказанно, мучительно, немо шел кто-то к двери, взрывая ветрами небытия: страшная старина, как на нас налетающий вопль бегущего таксомотора, вдруг окрепла звуками старинного пения.

Это пение Николай Аполлонович верней отгадал, чем узнал:

- "Уймии-теесь... ваа-лнее-ния страа-аа-стии..."

Это же незадолго пред тем ревела машина:

- "Уснии... безнаа..."

- "Ааа" - взревело в дверях: труба граммофона? таксомоторный рожок? Нет: в дверях стояла старинная-старинная голова.

Николай Аполлонович привскочил.

Старинная, старинная голова: Кон-Фу-Дзы8 или Будды? Нет, в двери заглядывал, верно, прапрадед, Аб-Лай.

Лепетал, пришепетывал пестрый шелковый переливный халат; почему-то вспомнился Николаю Аполлоновичу его собственный бухарский халат, на котором павлиньи переливные перья... Пестрый шелковый переливный халат, на котором по дымному, дымно-сапфирному полю (и в дымное поле) ползли все дракончики, остроклювые, золотые, крылатые, малых размеров; о пяти своих ярусах пирамидальная шапка с золотыми полями показалася митрою;9 над головой и светил, и потрескивал многолучевой ореол: вид чудесный и знакомый нам всем! В центре этого ореола какой-то морщинистый лик разъял свои губы с хроническим видом; преподобный монгол вошел в пеструю комнату; и за ним провеяли тысячелетние ветерки.

В первое мгновение Николай Аполлонович Абле-ухов подумал, что под видом монгольского предка, Аб-Лая, к нему пожаловал Хронос10 (вот что таилось в нем!); суетливо заерзали его взоры: он в руках Незнакомца отыскивал лезвие традиционной косы; но косы в руках не было: в благоуханной, как первая лилия, желтоватой руке было лишь восточное блюдце с пахнущей кучечкой, сложенной из китайских розовых яблочек: райских.

Рай Николай Аполлонович отрицал: рай, или сад (что, как видел он, - то же) не совмещался в представлении Николая Аполлоновича с идеалом высшего блага (не забудем, что Николай Аполлонович был кантианец; более того: когенианец); в этом смысле он был человек нирванический.

Под Нирваною11 разумел он - Ничто.

И Николай Аполлонович вспомнил: он - старый туранец - воплощался многое множество раз; воплотился и ныне: в кровь и плоть столбового дворянства Российской империи, чтоб исполнить одну стародавнюю, заповедную цель: расшатать все устои; в испорченной крови арийской должен был разгореться Старинный Дракон и все пожрать пламенем; стародавний восток градом невидимых бомб осыпал наше время. Николай Аполлонович - старая туранская бомба - теперь разрывался восторгом, увидев-ши родину; на лице Николая Аполлоновича появи- лось теперь забытое, монгольское выражение; он ка-вался теперь мандарином Срединной империи,12 облеченным в сюртук при своем проезде на запад (ведь, он был здесь с единственной и секретнейшей миссией).

- "Так-с..."

- "Так-с... "

- "Так-с..."

- "Очень хорошо-с!"

Странное дело: как он вдруг напомнил отца!

Так с душившим душу восторгом старинный туранец, облеченный на время в бренную арийскую оболочку, бросился к кипе старых тетрадок, в которых были начертаны положения им продуманной метафизики; и смущенно, и радостно ухватился он за тетрадки: все тетрадки сложились пред ним в одно громадное дело - дело всей жизни (уподобились сумме дел Аполлона Аполлоновича). Дело жизни его оказалось не просто жизненным делом: сплошное, громадное, монгольское дело засквозило в записках под всеми пунктами и всеми параграфами: до рождения ему врученная и великая миссия: миссия разрушителя.

Этот гость, преподобный туранец, стоял неподвижно: ширилась его глаз беспросветная, как ночь, темнота; а руки - а руки: ритмически, мелодически, плавно поднялись они в бескрайнюю вышину; и плеснула одежда; шум ее напомнил трепеты пролетающих крыл; поле дымного фона очистилось, углубилось и стало куском далекого неба, глядящего сквозь разорванный воздух этого кабинетика: темно-сапфирная щель - как она оказалась в шкафами заставленной комнате? Туда пролетели дракончики, что были расшиты на переливном халате (ведь халат-то стал щелью); в глубине мерцали там звездочками... И сама старинная старина стояла небом и звездами: и оттуда бил кубовый13 воздух, настоянный на звезде.

Николай Аполлонович бросился к гостю - туранец к туранцу (подчиненный к начальнику) с грудой тетрадок в руке:

- "Параграф первый: Кант (доказательство, что и Кант был туранец)".

- "Параграф второй: ценность, понятая, как никто и ничто".

- "Параграф третий: социальные отношения, построенные на ценности".

- "Параграф четвертый: разрушение арийского мира системою ценностей".

- "Заключение: стародавнее монгольское дело".

Но туранец ответил.

- "Задача не понята: вместо Канта - быть должен Проспект".

- "Вместо ценности - нумерация: по домам, этажам и по комнатам на вековечные времена".

- "Вместо нового строя: циркуляция граждан Проспекта - равномерная, прямолинейная".

- "Не разрушенье Европы - ее неизменность..."

- "Вот какое - монгольское дело..."