Петербургские трущобы

Это была низкая, чердачная комната, с закоптелою русскою печью в углу и со скошенным к середине потолком — сообразно кровельным стропилам; комната тесная, полутемная, грязная, с явными признаками неряшливого беспорядка и бедности. Под двухстекольным маленьким оконцем приткнулся кое-как стол, с одной стороны которого Сара — болезненно-желтолицая, средних лет женщина, в каком-то подобии чепца, с разноцветными слинялыми лентами, поверх шелкового черного парика с прошивным белым швом на месте пробора — приготовляла к обеду какую-то рыбу; а с другой стороны присел на табурет мальчуган лет десяти и, болтая ногами, с явным неудовольствием пронзительно монотонил в долбежку заданный урок по засаленной еврейской книге в древнем черном переплете. Рядом с ним, угрозливо держа наготове розгу, восседала совершенная сова в образе старушечьем — почтенная, беззубая, крючконосая бабка этой семьи, с тупо-старческими свинцовыми глазами, в волосяном парике затхло-рыжего цвета, над которым торчали желтые и лиловые банты, в каких-то лохмотьях вместо одежды — и все время неугомонно ворчала, с мелочной, затаенно-старческой злостью ворчала то на своего ученика, то на болезненно-желчную хозяйку — невестку свою, то на полунагих замарашек-жиденят, которые ревели, пищали и дрались на полу за право обладания замученным котенком, валяясь по разбросанным вонючим бебехам. Позеленелая медной окисью люстра о семи подсвечниках, прикрепленная посредине сильно закоптевшего потолка, сырость, грязь и нестерпимая вонь чесноку да сырой рыбы дополняли обстановку этой мрачной берлоги. В полураскрытую дверь от темной каморки было видно, как при свете сального огарка круглые очки пересыпали что-то вроде сухой травы с большого жестяного противня в маленькие тюрички из бумаги.

— Берко что делает? — спросила пришедшая, кивнув на каморку.

— А что и всегда: чай фабрикует, — отвечала Сара тем тоном, который показывал, что занятие Берки не составляет тайны для ее гостьи.

— Капорский?

— Да, капорка!.. Впрочем, нынче не голый: он теперь из одного трактира — тут поблизости — покупает от мальчишки спивной чай… Вот и теперь еще сушится на печке… потом мешаем с капоркой… так-то лучше выходит, и сбыт ничего.

— А сбыт по-прежнему, все за город?

— За город… Маймисты перекупают.

— Помогай Бог, помогай! — вздохнула пришедшая и развернула принесенного ребенка.

— Чье это у тебя дитя? — спросила хозяйка, не без удивления оглядев его, потому что, пока оно было закрыто салопом, Сара полагала, что это вещи, которые Рахиль принесла для сбыта, в качестве «темного» товара.

— Дитя-то?.. Христианское, — улыбнулась Рахиль, показывая ребенка.

— Зачем оно у тебя?

— К вам принесла…

— Ой, полно говорить загадки!.. у нас и своего писку довольно… Берко! Берко! — стала она кликать своего мужа, — брось капорку! ступай сюда! — Рахиль дитя принесла, говорит — христианское!..

Берко вышел из своей каморки; старуха бабушка, не выпуская розги, тоже подошла и злобно наклонилась к младенцу.

— Христианское… христианское… — повторяла она почти бессознательно, хотя все с тою же брюзгливо-старческой злостью, и разглядывала с разных сторон ребенка, будто необыкновенную и невиданную диковину.

— Зачем у тебя христианское дитя? — любопытно спросил подошедший Берко.

Маленькие чумазые замарашки тоже поднялись с полу, оставя своего котенка, почесываясь, обступили пришедшую, словно лисенята, которым матка только что принесла в берлогу на завтрак вновь украденную курицу.

— Сбыть его надо — мне хозяйка поручила… не поможешь ли? — обратилась Рахиль к еврею.

— Куда же сбыть?.. Как его сбыть? — изумился Берко, поправляя очки и ермолку.

— Куда-нибудь… все равно… Я не знаю, куда мне с ним теперь?.. — говорила Рахиль. — Хозяйка мне приказала: «Как хочешь, только чтоб его не было; сейчас же, куда знаешь, неси со двора», — я и понесла… Помоги мне, Берко! Ты разумный человек, ученый человек — ты сбудешь!

Берко прицмокнул языком и раздумчиво поглядел в окно.

— Ты не солгала? — строго спросил он, минуту спустя.

— Ой, Боже мой! зачем я буду лгать… я прошу, помоги мне.

— Херим? — еще строже вопросил еврей.

— Херим! — открыто подтвердила женщина.

Берко с важностью погрозил ей пальцем:

— Смотри, женщина!.. не будь клятвопреступницей!.. Херим — великое слово, великая клятва!.. по закону — смерть за ложную клятву…

— Херим, херим! — с твердым убеждением и настойчиво повторила Рахиль.

Берко медленно прошелся по комнате между разбросанными бебехами и, словно соображая что-то, заложил за спину руки.

Сара и сова-бабушка внимательно наблюдали каждое его движение.

— Хорошо! — остановился он перед Рахилью. — Посиди здесь — я сбуду христианского ребенка — сейчас же сбуду… Сара! подай мой картуз да убери лишнее в каморке.

И Берко, накинув на себя, поверх длинного суконного сюртука, коричневую камлотовую шинель, надел рыжую котиковую шапку, бессменно служащую ему зиму и лето, и вышел за дверь квартиры, оставя в полном недоумении касательно своих намерений все свое семейство и пришедшую гостью.

XIX

ПРИТОН НИЩЕЙ БРАТИИ