Петербургский человек

Спокойно, рассудительно, трезво Коробьин огляделся вокруг себя, потом подошел к саквояжу и вытащил еще ни разу не раскрывавшуюся коробку стояче-отложных воротничков. Медленно, с удовольствием умылся и стал одеваться. Какой черт утащил его любимые запонки? Да где же, черт побери, они? Ах да, вот свинство, ведь он же сам вставлял их в манишку Федору Ивановичу, но так и позабыл отобрать назад. Он высунул из-за двери голову, -- никого.

-- Федор Иванович, Федор Иванович! -- крикнул он.

-- Что вам угодно, мой милый?

И из спальни появилась Евлампия Петровна, уже не в легоньком белом, а в теплом вязаном коричневом платке, перекинутом крест-накрест через плечи и завязанном сзади толстым узлом.

-- Запонки! Я позабыл взять у Федора Ивановича свои запонки, -- суховато сказал он.

-- Сейчас, сейчас, мой милый.

Евлампия Петровна принесла запонки, и Коробьин с тем же удовольствием медленно стал пристегивать к рубашке воротничок и манжеты, потом завязывать галстук, подстригать маленькими ножницами усы, совсем, как, бывало, у себя в Петербурге, перед уходом на службу. Зачем он все это делает, он не знал, идти было некуда, но как приятно само по себе это холодное нежное прикосновение голландского полотна, это несравнимое ни с чем ощущение чистоты, свежести, собственной корректности, которое дают в конце концов все эти вещи, купленные в лучших магазинах и заказанные у лучших петербургских мастеров -- подтяжки, носки, ботинки, элегантный костюм. Хоть посидеть во всем этом два-три часа.

Коробьин прошелся по комнате несколько раз и остановился, за неимением зеркала, перед темными стеклами старинной горки, хранившей в себе какие-то сахарницы, чашки, фигурки из разноцветного мыла, гипсовые статуэтки Фауста и Маргариты, всякую дрянь. Он все-таки увидал себя, свою тонкую цепочку через всю грудь, свой прямой породистый нос. И вдруг его точно ударило поленом по голове... Сусанна, Сусанна, кисейная барышня, уездная Анютинская сирена -- его невеста, которую он на этих днях повезет с собой в Петербург. Как? Почему? Что случилось? Как могло случиться, что он, выдержанный Петербургский чиновник человек из хорошего общества, обещал первой попавшейся смазливой девчонке, дочери какого-то пошлого четырехугольного болвана сделать ее своей женой... Да было ли это? Да на плечах ли у него голова? Ужас, ужас, ужас! Торжественно идти завтра или послезавтра к этому мужику в дом, делать предложение, может быть, венчаться на скорую руку в Анютине? А если и без предложений и без свадеб, то все равно тащиться с какой-то девчонкой на вокзал, запираться в купе, устраиваться вместе в Петербурге... Да есть ли у него во всем департаменте хоть один вольнонаемный переписчик, способный на такую поистине классическую глупость!..

Но что ж делать?

Совершенно растерянный, он хватался за свои вещи, за портплед, за саквояж, и бегал взад и вперед. Что его собственно могло здесь свести с ума -- деревья, солнце, цветочки, вареники с вишнями, малороссийский борщ? Бывшая генеральская горничная -- хозяйка, генеральский сын, полуидиот? Размякнуть до последнего самоунижения, до амикошонства со стороны какой-то кумысной продавщицы, до разговоров черт знает о чем. Бежать, сейчас же бежать. Ну его к дьяволу, этот Анютин! Все равно, ему уже ничего здесь не поправить, уже не найти настоящего, достойного его имени и положения, тона. И вообще, чем он связан тут? Шутливым ухаживаньем за Сусанной? Поцелуями? Обещаниями, данными в лунную ночь, какими-то полусловами, сорвавшимися с языка?.. Вот еще вздор!

-- Виктор Александрович, -- раздался голос Евлампии Петровны за дверями, -- пожалуйте кушать, мой милый. Обед на столе.

-- Я не буду обедать, мне некогда, -- торопливо ответил он.

-- Что вы сказали, мой милый?

-- Мне некогда. Обедайте без меня.

Наступило молчание, потом послышались совещающиеся голоса, и длинная борода Федора Ивановича просунулась в дверь.

-- Моя не садится обедать, -- сказал он, -- послала спросить, здоровы ли вы?

-- Совершенно здоров, -- отвечал Коробьин, -- т. е., виноват, именно нездоров, совсем нездоров. Войдите, пожалуйста. В котором часу идет поезд в Москву?

-- В три часа.

-- Благодарю вас. Дело в том, что я уезжаю по экстренной надобности в Петербург. Будьте добры узнать у Евлампии Петровны, сколько я ей должен.

Федор Иванович хотел что-то сказать, но с перепугу только покраснел, беспомощно потряс бородой и убежал. И сейчас же появилась Евлампия Петровна.

-- Ах ты, батюшки мои, да что же это случилось, да что же это, мой милый, вот несчастие какое... Угодили ли мы вам? Да хоть скушайте на прощанье что-нибудь.

Вид у обоих был растерянный, жалкий. Коробьин быстро уложил вещи и уехал.