Петербургское действо

Въ спальн государя мебель была почти не видна, такъ какъ была сплошь завалена всякаго рода мундирами. Государь любилъ имть вс эти мундиры на виду и подъ рукой, чтобы передъ выздомъ выбрать и надть тотъ, который вдругъ вздумается. Не разъ случалось ему надть мундиръ, подойти къ зеркалу и тотчасъ же сбросить и надть другой. Теперь, благодаря новой обмундировк всей гвардіи и замн прежняго темно-синяго и темно-зеленаго мундира различными новыми и яркихъ цвтовъ, выборъ былъ гораздо больше.

Въ спальн не было ничего особеннаго и въ глаза бросался только большой портретъ Фридриха прусскаго въ великолпной рам, который вислъ надъ кроватью, въ головахъ. Подъ нимъ висло нчто въ род картинки въ черной бархатной рам подъ стекломъ. Это былъ очень затйливо и хитро сдланный видъ церкви и могилы герцога, отца государя, но видъ этотъ былъ не нарисованъ, а сдланъ изъ волосъ покойнаго.

На столик у постели лежала довольно большая книга въ красивомъ переплет изъ пунцоваго бархата. Это была любимая книга Петра едоровича, но въ ней было въ сущности переплетено дв разныя книги; одна — псалмы, которые государь зналъ наизусть и даже умлъ пть, и затмъ другая — прусскій новый военный артикулъ, который онъ тоже зналъ наизусть.

Былъ уже двнадцатый часъ, а, между тмъ, никто еще не пріхалъ съ докладомъ къ государю, отчасти вслдствіе большого праздника, а вроятне оттого, что вчера вс первые вельможи государства далеко за полночь пропировали во дворц и разъхались по домамъ сильно во хмлю.

Отъ нечего длать государь еще въ утреннемъ атласномъ шлафрок бродилъ съ трубкой въ зубахъ изъ комнаты въ комнату, изъ кабинета въ спальню и обратно. Прогуливаясь такъ, онъ тоненькимъ фальцетомъ напвалъ то псаломъ, то любимую псенку своихъ голштинскихъ солдатъ, въ которой разсказывалось, какъ два голштинца побдили пяти тысячную армію датчанъ.

Нарцисъ нсколько разъ появлялся, дополнялъ кружку портеромъ, ухмыляясь глупо и раздвигая страшно-толстыя губы. При этомъ два ряда блестящихъ блыхъ, какъ снгъ, зубовъ сверкали такъ, что могли бы испугать любого ребенка.

Наконецъ, государь бросилъ трубку, подошелъ къ углу, гд висло нсколько скрипокъ, и взялъ одну изъ нихъ. Выбравъ смычекъ, онъ остановился среди комнаты, настроилъ инструментъ и сталъ стараться поймать одинъ мотивъ. Это была русская псенка, слышанная за нсколько часовъ передъ тмъ отъ Елизаветы Романовны. Но вдругъ онъ остановился, топнулъ ногой и нетерпливо махнулъ смычкомъ по воздуху.

— Разумется нельзя! воскликнулъ онъ, какъ всегда, по-нмецки. — Я говорилъ, что эти дикія псни на музыку нельзя перекладывать. Ни одного русскаго мотива на скрипк сыграть нельзя!

Онъ бросилъ скрипку и, взявъ бичъ, стоявшій въ углу, началъ, стоя среди горницы, хлопать удивительно ловко и искусно. Длинный и тонкій бичъ невидимкой леталъ вокругъ его головы и, извиваясь, какъ змя, со свистомъ и шипніемъ рзалъ воздухъ и щелкалъ такъ громко, что издали каждый ударъ казался выстрломъ изъ пистолета. Любимецъ «Мопса», жирный и лнивый бульдогъ, знакомый отчасти съ этимъ бичемъ, поднялся на своей подушк и смотрлъ на своего хозяина во вс глаза, очевидно не будучи вполн увренъ: коснется ли сегодня его спины, и конечно безъ всякаго повода, одинъ изъ этихъ звонкихъ ударовъ. Но Петръ едоровичъ на этотъ разъ былъ въ добромъ настроеніи, и только забавлялся,

Вскор однако бичъ надолъ, онъ бросилъ его на скрипку и, отцпивъ се стороны большой палашъ, началъ экзерцицію. Онъ приблизился къ большому зеркалу и, сбросивъ шлафрокь, въ одной рубашк началъ принимать разныя позы, то выступая или нападая, то будто отступая и парируя ударъ воображаемаго противника. Въ то же время, при всякой новой поз, онъ взглядывалъ на себя въ зеркало и, видимо, оставался доволенъ своими движеніями, эволюціями и умньемъ владть оружіемъ.

Наконецъ, онъ опустилъ палашъ и, стоя передъ зеркаломъ, постепенно глубоко задумался. Воображенію его предстала вдругъ цлая картина…. Онъ видитъ себя на пол битвы командующимъ громадной арміей, состоящей изъ своихъ полковъ и изъ прусскихъ, которые поручилъ ему Фридрихъ. Онъ далъ генеральное сраженіе датчанамъ…. непріятель бжитъ повсюду и во глав этой тысячной арміи онъ преслдуетъ врага, скачетъ на кон среди дыма, огня, воплей, грохота оружія и побдныхъ кликовъ. И вотъ, наконецъ, все успокоивается, побдитель ликуетъ и Фридрихъ II обнимаетъ его при многочисленной свит генераловъ и пословъ всхъ европейскихъ державъ и говоритъ ему, что онъ своимъ мужествомъ и геніальными распоряженіями полководца спасъ Россію и Пруссію. Онъ уже собирается отвчать прусскому королю, что всякій генералъ всегда отвчаетъ, хотя не искренно:- не онъ, а солдаты все сдлали…. Но въ эту минуту за нимъ раздается громкій голосъ:

— Ваше величество!

Поле битвы исчезло, онъ у себя въ кабинет передъ зеркаломъ съ безсознательно поднятымъ снова палашемъ въ рук, а передъ нимъ Нарцисъ, давно докладывающій о прізд барона Гольца.