Петербургское действо

Но едва только онъ двинулся лзть тоже на дрова къ Орлову, какъ тотъ нагнулся… Большущее бревно тотчасъ просвистло надъ головой Шванвича, потомъ другое… а третье шлепнулось ему прямо въ грудь съ такой силой, что всякаго бы опрокинуло навзничъ. По странной случайности или отъ пыльнаго полна, но Шванвичъ, получивъ ударъ, вдругъ громко чихнулъ. Залпъ хохота голштинцевъ огласилъ дворъ.

— Будте здоровы, Василій Игнатьевичъ, крикнулъ Григорій весело. — Прикажете еще одно бревнушко? У меня ихъ тутъ много!..

И нсколько полнъ снова полетли и въ Шванвича, и въ подступавшую тоже кучку голштинцевъ съ княземъ во глав. Шванвичъ, кой-какъ уберегая свою голову безъ шапки, наконецъ, вскарабкался и уже шелъ по дровамъ на Григорія. Онъ смшно распахнулъ объятья какъ-бы ради встрчи дорогого гостя или пріятеля.

— Ну, Гришуня, коли что накопилъ, завщай скоре въ монастырь на поминъ души! добродушно и звонко хохоталъ Шванвичъ, неуклюже шагая по бреннамъ. Орловъ смутился… бжать было стыдно на глазахъ всей компаніи голштинцевъ, а совладть съ Шванвичемъ одному было невозможно.

«Ну, задастъ онъ мн теперь!» подумалъ Григорій.

Но «господамъ» Орловымъ всегда была удача во всемъ. Едва только Шванвичъ, сопя, обхватилъ Григорія въ охапку, какъ сзади его показалась третья могучая фигура. Алексй Орловъ, тихонько пробравшійся по двору, незамтно пролзъ давно за дрова и ждалъ какъ-бы въ засад приближенія Шванвича къ брату. И дв могучія фигуры вдругъ насли на третью, рисуясь на ясномъ неб.

— Ахъ, проклятый! вскрикнулъ Шванвичъ. — Ты откуда взялся?!.

Голштинцы стали. Любопытство пересилило въ нихъ вражду. Напрасно Тюфякинъ травилъ ихъ, нмцы предпочли поглазть на зрлище…

Борьба двухъ богатырей съ третьимъ состояла въ едва замтныхъ движеніяхъ, только громкое сопніе говорило о могучихъ усиліяхъ всхъ трехъ. Дло затягивалось. Силы на этотъ разъ оказались равны. Григорій усталъ уже отъ прежней драки, а Алексй пробжалъ версту пшкомъ… Богъ всть, скоро ли кончился бы молчаливый поединокъ, но отъ топотни и возни трехъ грузныхъ молодцовъ подломились колья, державшія рядъ дровъ. И все посыпалось сразу, а вмст съ бревнами и три борца покатились на землю какимъ-то большущимъ клубкомъ, изъ котораго мелькнули только ихъ ноги.

Шванвичъ ловко вырвался при паденіи изъ полъ братьевъ, но, отбжавъ, ухватилъ бревно и швырнулъ во враговъ. Братья тотчасъ отвчали тмъ же. Голштинцы не замедлили присоединиться къ этого рода пальб съ одной стороны, а съ другой появились снова и прокравшіеся товарищи Орловыхъ… И пошла отчаянная перестрлка и пальба, — полу-драка, полу-шутка, но при которой однако чрезъ мгновеніе уже были расквашенныя въ кровь головы и лица. Наконецъ, среди града полньевъ и бревенъ Шванвичъ, выбравъ одно здоровенное дубовое, сталъ, примрился, спокойно прицлился въ Алекся и пустилъ. Бренно засвистло и мтко щелкнулось въ его голову. Алексй даже не вскрикнулъ и вдругъ повалился, какъ свопъ, на землю, усянную дровами.

— Стой! Стой! Убили! крикнулъ кто-то.

Григорій бросился къ брату, нагнулся и воскликнулъ въ испуг:

— Алеханъ!.. Что ты?!.

Но братъ лежалъ безъ движенія и безъ чувствъ, а изъ щеки и виска сочилась кровь.

— Воды! Воды! Черти! Нмцы! Воды! крикнулъ Шванвичъ, нагибаясь тоже. — Въ горницы его, въ горницы!

И вс русскіе борцы, даже Тюфякинъ, подхватили раненаго и понесли со двора въ трактиръ. Только голштинцы глядли и улыбались, перебрасываясь замчаніями на счетъ опасности раны въ високъ.

XX

Талантливый дипломатъ, баронъ Гольцъ, былъ избранъ и посланъ въ Россію самимъ Фридрихомъ.

Чтобы добиться того, чего хотлъ Фридрихъ II, надо было, такъ сказать, вывернуть на изнанку отношенія двухъ кабинетовъ. При покойной императриц Россія была злйшій врагъ Пруссіи и вдобавокъ побдоносный; большая часть королевства была завоевана и во власти русскихъ войскъ.

Тснимый со всхъ сторонъ и Австріей и Россіей, Фридрихъ уже предвидлъ свою конечную гибель и крушеніе своего дома. Онъ зналъ, что при вступленіи на престолъ Петра III война прекратится. Мнніе это было даже распространено и въ Петербург, и во всей Россіи. Поэтому именно, когда императрица скончалась отъ странной болзни, которую не понимали доктора, ее лечившіе, и которая вншними признаками крайне походила на отравленіе, то общій голосъ былъ, что это дло Фридриховскихъ рукъ. Самые образованные люди были въ этомъ убждены. Отъ смерти Елизаветы могъ выиграть только Фридрихъ. Когда король получилъ отъ новаго русскаго императора доказательство глубочайшаго въ нему уваженія и дружбы, и приглашеніе быть не только союзникомъ, но и учителемъ, Фридрихъ понялъ, что онъ отъ Петра получитъ даже больше, чмъ могъ надяться. Все дло зависло отъ искусства. Относительно чувствъ Петра въ Германіи и къ нему лично, Фридрихъ никогда не сомнвался ни минуты и говорилъ про Петра едоровича:

— Онъ больше нмецъ, чмъ я. Я даже не нмецъ, а европеецъ, а Петръ III даже не нмецъ, а голштинецъ.

И Фридрихъ послалъ въ Петербургъ своего любимца съ тайными полномочіями, самыми важными и щекотливыми.