Петербургское действо

— Встимо Анчуткинъ, да вдь я тутъ же былъ и видлъ, что онъ лицомъ длалъ и руками. И опять таки, Григорій Григоричъ, сами знаете, что ужь грха таить, при эдакой бд я на его нмецкомъ хриплюн много понялъ. Не даромъ столько времени выжилъ съ вами на войн.

Григорій Орловъ дйствительно вспомнилъ, что Агаонъ изъ ненависти къ Германіи больше притворялся, что не выучился нмецкому языку, а въ сущности понималъ очень много.

Молодежь стояла вокругъ старика и раздумывала. Все дло, которое сначала показалось очень просто и умно придумано дядькой, теперь оказалось будто испорченнымъ.

— Что тутъ Скабронская, причемъ она тутъ! Она, знай, по баламъ, да по вечеринкамъ летаетъ. Все вранье одно.

— Ну, какъ знаете, почти обидлся Агаонъ. — Я для васъ стараюсь, моя совсть, значитъ, предъ Господомъ Богомъ и передъ вашимъ покойнымъ родителемъ видна, вся на ладони, ни соринки въ ней. A коли слушаться не хотите, ваше дло. Подемъ вмст въ Рогервикъ, а то и къ самодамъ, тамъ насъ и съдятъ. A не съдятъ, такъ самихъ заставятъ людей сть.

Агаонъ, разсердившись, повернулся и ушелъ въ себ въ прихожую.

Офицеры, оставшись одни, долго совщались обо всемъ, что слышали отъ дядьки. Къ вечеру было ршено, однако, не поступать согласно съ тмъ, чему научилъ Котцау. — Осрамитъ подлецъ, оплюетъ только! говорилъ Григорій Орловъ. Заподозрить что либо во всемъ разсказ старика было немыслимо. Григорій хорошо зналъ правдивость своего дядьки, а подчасъ и удивительную находчивость и хитрость. Но вся исторія казалась сомнительной.

Среди общаго унылаго молчанія снова появился старикъ въ горниц и выговорилъ упавшимъ отъ чувства голосомъ:

— Коли вы мн не врите, считаете меня за пустоплета, за предателя, и не хотите длать то, что вамъ говорятъ, то увольте меня, отпустите въ Москву къ Ивану Григоричу, ему служить буду.

И Агаонъ, стоя въ торжественной поз, съ поднятой рукой на Григорія Орлова, вдругъ весь сморщился и слезы въ три ручья полились у него изъ глазъ. Не прошло секунды, какъ старикъ уже рыдалъ, едва держась на ногахъ.

Разумется, Орловы тотчасъ же бросились къ дядьк и стали всячески утшать его.

Агаонъ долго не могъ выговорить ни слова и, наконецъ? проговорилъ:

— Коли врите, сдлайте все, какъ я сказываю. Смотрите, все устроится. Мн тоже и Анчуткинъ про эту графиню сказывалъ, что она въ этомъ дл помочь можетъ. A почему собственно? Ни за что не хотлъ, подлецъ, сказать: говоритъ — нельзя, родимый, проболтаешься ты, въ Сибирь я улечу.

Послднія слова подйствовали на всхъ. Времена были такія, что именно все странное, таинственное, непонятное, даже повидимому безсмысленное имло значеніе и всякій день случалось услыхать, узнать или увидть въ Петербург диво дивное невроятности и неожиданности.

— A кто жъ его знаетъ, ршилъ вдругъ Григорій Орловъ. — Немудренное, вдь, дло и къ графин създить. Она же пріятельница съ моей….

— Конечно, не мудреное дло!

— Поду, ооша! завтра же поду, сегодня поздно.

— Ну спасибо! поцлуйте меня, выговорилъ Агаонъ.

Григорій Орловъ быстрымъ искреннимъ движеніемъ обхватилъ старика, взялъ въ свою богатырскую охапку и невольно поднявъ его съ полу, разцловалъ въ об морщинистыя щеки. Въ этомъ движеніи сказалось должно быть что-нибудь особенное, незаурядное, потому что кружокъ товарищей, обступившій ихъ двухъ, вдругъ смолкъ и вс лица стали добродушно-серьезны, почти торжественны.

Когда Григорій выпустилъ старика изъ рукъ, черты лица его выдавали внутреннее волненіе.

— Ну, а меня-то?… Ахъ ты Кащей эдакій!… Меня-то не надо? воскликнулъ Алексй, протягивая руки къ старику.

— Ни, ни, ни… Уморился, здилъ. Какъ святъ Богъ, не до баловства… серьезно выговорилъ Агаонъ.

— Да не стану. Ей-ей! Только поцлуемся. Ей-ей!

Старикъ по голосу Алекся понялъ, что тотъ никакой штуки не сдлаетъ съ нимъ и позволилъ себя обнять и поцловать. Но не утерплъ молодецъ и цлуя старика все таки слегка ущипнулъ его сзади.

— Эка, вдь, озорной! проворчалъ старикъ, почесываясь.

XXV

Старикъ Скабронскій былъ не одинъ въ своемъ род, былъ на свт другой графъ Скабронскій, Кирилла Петровичъ, приходившійся ему внукомъ.

Единственный братъ Іоанна Іоанновича, давно умершій, имлъ сына Петра, который за все царствованіе Анны Іоанновны и Елизаветы Петровны жилъ заграницей, находясь п])и посольств у Кесаря, затмъ онъ женился, вскор потерялъ жену и былъ переведенъ по служб ко двору короля Людовика Х, гд и самъ умеръ, боле десяти лтъ не видавши родины.

Себялюбивый Іоаннъ Іоанновичъ вообще мало интересовался судьбой племянника, его бракомъ, жизнью заграницей и его семействомъ.