Петербургское действо

Агафаклей привезъ отъ Іоанна Іоанновича грозное посланіе на счетъ Спиридона и хотя дозволявшее ему вернуться въ Петербургъ, но общавшее судъ и расправу. Агафаклей на словахъ передалъ Спиридону Ефимычу, что ему: "хоть и не зди въ Рассею! Сказывали во двору, что какъ онъ прідетъ, такъ его выпорятъ и въ степную вотчину на скотный дворъ сошлютъ".

Но Спиридонъ, услыша это, возликовалъ.

— Пусть хоть въ Сибирь сошлютъ! На скотный дворъ?! Да ты вотъ, Агафаклеюшка, поживешь тутъ малость, такъ увидишь. Это теб такъ внов повадливо кажетъ. Тутъ жисть окаянная, поскудная, каторжная, пуще всякой Сибири. Слова сказать не съ кмъ, лба перекрестить негд, ни одного храма. У нихъ, подлецовъ, церквей и въ завод нтъ, а вишь леглизы свои. Захочешь коли молиться, такъ дома молись. Не идтижъ въ ихній леглизъ. A то скотный дворъ! Да я хоть сотню коровъ на себя возьму, чмъ съ здшнимъ скотомъ расправляться.

При первой же случившейся оказіи, состоящій при польскомъ посольств въ Версал магнатъ, узжая на родину, по просьб Кирилла захватилъ съ собой Спиридона, съ общаніемъ изъ Кракова доставить его какъ нибудь въ Петербургъ. Кириллъ послалъ съ Спиридономъ дду письмо, пространное и написанное въ сообщничеств съ своими друзьями въ довольно ршительномъ тон. Онъ говорилъ, что при скудныхъ посылкахъ денегъ онъ при французскомъ двор срамитъ имя графовъ Скабронскихъ и что самъ король удивляется, какъ ему высылаютъ на прожитокъ такъ мало средствъ. Кириллъ въ этомъ письм кончалъ угрозой дду, что если онъ не будетъ высылать ему по крайней мр пятьсотъ червонцевъ въ годъ на жизнь, то онъ, по совту здшнихъ министровъ и по желанію даже самого короля, перейдетъ во французское подданство и законнымъ порядкомъ вытребуетъ все свое состояніе.

Спиридонъ, три мсяца пробывъ въ пути отъ Avenue de Roi до Васильевскаго острова, сіяющій, счастливый и поздороввшій по вступленіи на русскую землю, явился передъ ясныя очи Іоанна Іоанновича. Въ тотъ же вечеръ, графъ, прочитавъ привезенное ему французское и дерзкое посланіе внучка, веллъ Спиридона заковать въ кандалы. И плохо пришлось бы Спиридону, если бы не случилось казуса. Іоаннъ Іоанновичъ справился черезъ день.

— Что Спирька присмирлъ въ цпяхъ-то? Но графу доложили, что Спиридонъ ликуетъ и, сидя въ сара скованный, радуется, все крестится, Господа Бога благодаритъ, да сказываетъ, пущай его въ кандалахъ въ старый высохнувшій колодецъ посадитъ графъ и то будетъ Бога благодарить.

Вслдствіе этого Іоаннъ Іоанновичъ призвалъ къ себ Спиридона и, бесдуя съ нимъ, веллъ снять съ него кандалы.

Спиридонъ объяснилъ, что предпочтетъ быть живымъ зарытому въ землю, только въ матушку русскую — сыру землю. И затмъ въ продолженіи нсколькихъ часовъ Іоаннъ Іоанновичъ разспрашивалъ Спиридона обо всемъ: о внук, о Версал, о корол, о жить-быть за границами государства. И, наконецъ, Іоаннъ Іоанновичъ, вдругъ самъ удивился тому, что оказалось само собой.

Оказалось, что Спиридонъ такой любопытный собесдникъ, такъ много видлъ и знаетъ, такъ рчисто все описуетъ, такъ ненавидитъ и злобствуетъ на все заморское и такъ радъ вернуться къ нему, старому барину въ услуженіе, что этакого человка не только грхъ, а глупость несообразная въ степную деревню сослать или въ Сибирь въ кандалахъ угнать.

Черезъ мсяцъ Спиридонъ, вмсто того, чтобы быть острожникомъ или ссыльнымъ, сдлался въ палатахъ Іоанна Іоанновича не боле не мене какъ главнымъ заправилой и самымъ приближеннымъ лицемъ къ барину.

Что касается до письма, привезеннаго отъ внука. Іоаннъ Іоанновичъ изорвалъ его въ клочки и только изрдка, вспоминая окончаніе письма, угрозы молокососа и разхрабрившагося издали "путифица", качалъ головой и бормоталъ:

— Подростешь, встимое дло, все твое имніе и иждивеніе теб въ цлости и сохранности передамъ. A покуда, извини, путифицушка, посидишь у меня въ энтой Версали и на сто червончиковъ въ годъ.

Черезъ шесть лтъ по возвращеніи Спиридона возвратился въ Петербургъ и самъ молодой графъ Кириллъ Петровичъ Скабронскій и прямо остановился у дда.

Но съ нимъ случилось такое удивительное превращеніе, что Іоаннъ Іоанновичъ диву дался. Черты лица были, конечно, т же, но двадцати-трехъ лтній молодой человкъ такъ себя велъ и держалъ, такъ говорилъ, что ужь его теперь мудрено было скоморохомъ поставить. Обозвать его путифицемъ, — онъ самъ какимъ нибудь дурацкимъ прозвищемъ сдачи дастъ, и чего добраго, ддушку Кащеемъ безсмертнымъ назоветъ. Графъ Кириллъ сталъ совсмъ французъ и даже парижанинъ, былъ другъ и пріятель придворнаго кружка въ Версал и жилъ за послднее время при двор очень широко, бросая золото чуть не за окошки своего великолпнаго отеля; но это длалось, конечно, въ долгъ, за страшные проценты, въ ожиданіи, полученія отъ дда своего состоянія, за которымъ онъ и пріхалъ теперь.