Петербургское действо

Такимъ образомъ, юноша, благодаря обстоятельствамъ и обстановк, благодаря безпробудному сну Жоли и безпомощному состоянію Спиридона на чужой сторон, среди чуждыхъ ему людей, обычаевъ и языка, сразу сталъ независимъ. Кром того, онъ нравственно встрепенулся, ожилъ, воскресъ на тхъ мстахъ, гд родился, провелъ все дтство, воспитывался и сталъ юношей и гд, наконецъ, имлъ пропасть знакомыхъ и друзей покойнаго отца.

Одно только ярмо и было теперь — зависимость денежныхъ средствъ отъ дда, оставшагося тамъ, гд-то далеко среди огромныхъ сугробовъ и страшныхъ морозовъ. Надо было кое-какъ прожитъ еще нсколько лтъ подъ попечительствомъ этого злого дда и жить на гроши, которые онъ высылалъ.

— Когда буду совершеннолтнимъ, мечталъ Кириллъ, — выйду изъ опеки, продамъ заглазно все, что есть въ Россіи и переведу все состояніе во Францію. То же самое, конечно, совтовали ему здсь и друзья покойнаго отца. Нкоторые полагали даже начать процессъ, тотчасъ же освободить юношу изъ-подъ опеки стараго тирана, изверга, "Tours de la Neva", какъ прозвали они теперь Іоанна Іоанновича. И какъ еще недавно Кириллъ былъ щедро награждаемъ ддушкой всякими прозвищами смшными и дурацкими, такъ теперь юноша и его парижскіе знакомые, въ свою очередь, изощрялись въ прозвищахъ и названіяхъ петербургскому дду, который былъ теперь "l'our blanc, le vampire, le cyclope, le grand ogre"…

Съ самаго прізда Кирилла на свою полу-родину, т. е. въ Версаль, онъ поселился на томъ же бульвар, гд былъ домъ, въ которомъ онъ долго жилъ, но котораго теперь, конечно, не могъ нанять, не имя средствъ своего отца. Обстоятельства особенно благопріятствовали и петербургскій узникъ, скоморохъ за столомъ дда, сталъ здсь сразу предметомъ всеобщаго вниманія и любезнаго обращенія. Король зналъ его въ лицо и при встрч милостиво кивалъ головой au jeune russe-versaillais. Герцогини и маркизы тоже милостиво улыбались ему при встрчахъ. Вскор, наконецъ, одна изъ нихъ, очень веселаго поведенія, приблизила къ себ красиваго юношу, какъ мимолетный капризъ, и перезнакомила его съ придворнымъ кругомъ, какъ сына всмъ знакомаго, недавно еще умершаго дипломата. Трудно было Спиридону перечить питомцу и обругать его здорово за то, что онъ напримръ засидлся гд-нибудь на вечеринк, когда онъ самъ видлъ, что французскій царь кланялся его графчику.

— Нагрубить ему, разсуждалъ Спиридонъ:- нажалуется онъ на тебя здшнимъ генераламъ, и что будетъ? Тебя жъ и выпорятъ. Говорятъ, анаемы, что здсь вишь не порятъ! Враки! Врно знаю, что у нихъ есть эдакое мсто за нсколько верстъ отъ эвтой Версальи, куда никого не пущаютъ и гд всхъ генераловъ, и дворянъ, и нашего брата лакея не токмо страшнюще порятъ розгами, а головы снимаютъ, и четвертуютъ за десять частей.

Но каково соображеніе было у Спиридона о четвертованіи на десять частей, таково же было его составившееся понятіе о Франціи, Париж, Версали и королевскомъ двор. Онъ сталъ не на шутку бояться своего графчика и ожидать, что онъ какъ-нибудь нажалуется, и его, не говоря худого слова, обезглавятъ или сошлютъ въ какую-нибудь французскую Сибирь на вчныя времена.

И Спиридонъ, чтобы ужиться и не пропасть, сталъ, на сколько умлъ, ласковъ съ графчикомъ. Но и это продолжалось не долго. Какъ Кириллъ чахъ въ Петербург въ дом дда, такъ и Спиридонъ, хотя здоровенный, сталъ чахнуть въ Версал. Да и мудрено было, конечно, безвыходно и невозможно положеніе русскаго хама, костромича по происхожденію, уроженца деревни Степкиной Овражки, сотни разъ битаго и дранаго на вс лады, занесеннаго судьбой мачихой… Куда же? За нсколько шаговъ отъ блестящаго, пышнаго, сказочно великолпнаго двора короля, перваго щеголя своего вка, гуляющаго среди стриженныхъ аллей, бассейновъ, фонтановъ, среди цлой толпы бломраморныхъ статуй, цлой сіяющей толпы придворныхъ. Положеніе Спиридона, разумется, было такое же, каково положеніе таракана пруссака, волею судебъ очутившагося въ изящной бонбоньерк, переполненной разными чудными и душистыми конфектами.

Такъ или иначе, но Спиридонъ началъ чахнуть и слезно началъ просить своего графчика проставить въ цидуляхъ, которыя онъ отписывалъ аккуратно дду, чтобы его, раба помиловали, простили и вернули на родимую сторону. Кириллъ изъ жалости два раза написалъ дду, что Сшфидонъ изнываетъ по отечеству и сталъ неузнаваемъ и жалокъ. Черезъ шесть мсяцевъ пріхаль въ Версаль, довезенный какимъ-то русскимъ, другой дядька, имя котораго юноша Кириллъ сразу и выговоритъ не могъ. Новый дядька былъ молодой, умный и расторопный парень, показавшійся ему даже очень добрымъ малымъ; онъ былъ тоже съ большущими, грубыми и красивыми руками, съ особымъ запахомъ чего-то жирно-горькаго, какъ и Спиридонъ, а назывался по имени Агафаклей.

— Oh, mon Dieu! воскликнулъ на это Кириллъ:- A-ga-fa-cley!! Это ужасно! C'est terrible. Надо будетъ перемнить это имя, pour ne pas aboyer, когда придется называть. A то вдь вс смяться будутъ надо мной.