Петля для губернатора

Через полчаса, – он посмотрел на часы, – нет, ладно, через час… Через час я звоню в милицию и сообщаю о происшествии. Интересно знать, что они скажут после того, как ты подуешь в трубочку?

Водитель пару раз открыл и закрыл рот, словно собираясь возразить, а потом отчаянно махнул рукой и опрометью бросился вон, хлопнув стеклянной дверью вестибюля.

– Интересно, а что ты скажешь врачам “скорой”? – осведомился Маслов, ощупывая ребра раненого сквозь мокрую ткань рубашки.

Губанов повернулся к нему лицом и некоторое время молча разглядывал согнутую спину приятеля.

– Ничего, – сказал он наконец. – Я ничего им не скажу по той простой причине, что их здесь не будет.

– Как это? – Маслов обернулся, держа в правой руке моток бинта.

– А вот так. Этот парень останется здесь.., да выяснения некоторых обстоятельств.

Глава 8

Владимир Купченя был недоволен. Стройка стройкой, деньги деньгами, но вербовался он все-таки в строители, а не в партизаны-подпольщики. Конечно, забор вокруг стройплощадки – это одна видимость, и при желании можно было бы просто пролезть в дыру, отмахать пяток километров лесом и поймать на шоссе попутку, но к этому существовали некоторые препятствия. Между прочим, не будь этих препятствий, Купчене и в голову бы не пришло чем-то возмущаться, но препятствия были, и именно они раздражали свободолюбивого сына белорусских болот.

Поначалу все складывалось очень даже удачно. Конечно, странностей хватало и тогда, но в ту пору Купченя с радостью завербовался бы хоть на атомную подводную лодку, хоть в чеченские снайперы, лишь бы оказаться подальше от родной деревни и от Кольки Баранова с его пудовыми замасленными кулачищами и с его “гольфом”, черт бы его подрал.

Купченя рассчитывал, что работать ему придется на даче у какого-нибудь нового русского, который решил немного сэкономить и вместо зажравшихся земляков набрать строителей из братской республики, где с деньгами и прочими радостями жизни было немножечко поплоше. Про эти дачи рассказывали страшные вещи: будто бы хозяева придираются к любой мелочи и если, к примеру, при проверке качества штукатурки между правилом и стеной остается щель, попросту прикладывают причитающуюся штукатуру пачку денег к правилу и щелчком проталкивают купюры в щель. То, что осталось в пачке – твое, а вот то, что проскочило – извини-подвинься… Это было, конечно, неприятно, но, если подумать, вполне справедливо: как работаешь, так тебе и платят, а не нравится – езжай в родной колхоз и работай там, как бог на душу положит.

Но вышло все немного по-другому, и ни одного нового русского Купченя вблизи так и не увидел. То есть, может быть, они ему и встречались в его первый день в Москве, но он их не заметил: ни на ком из встреченных им людей не было малиновых пиджаков и золотых цепей толщиной в три пальца.

Прибыв на место, Купченя с опасливой радостью узнал, что принят на работу в совместную российско-турецкую строительную фирму. Так, по крайней мере, сказал человек, давший Купчене на подпись какие-то документы и забравший его паспорт. Купчене показалось, что человек этот похож не столько на турка, сколько на еврея, и в самом скором времени его подозрения подтвердились. Фамилия “турка” была Кацнельсон, а звали его Яковом Семеновичем. Все эти интересные сведения он сообщил о себе сам на первом и единственном собрании трудового коллектива, где Купченя наконец-то получил возможность познакомиться со своими будущими коллегами.

Все коллеги, к немалому удивлению Купчени, оказались такими же, как он, жгучими брюнетами. Его недоумение по этому поводу разрешилось быстро: заговорщицки понизив голос, Кацнельсон объявил, что единственные турки, которые есть в фирме, – это они сами. “Дело простое и законное, как дыхание, – говорил он, демократично оседлав стул. – Впрочем, если кому-то оно не по нутру, еще не поздно отказаться. В чем тут фокус? Так я вам скажу, что никакого фокуса нет. Наш хозяин хочет, чтобы у него работали какие-то турки, как будто кроме турок никто не умеет строить. Я таки считаю, что он не прав, но деньги платит он, а не я. Заметьте, что платить он собирается туркам.., соображаете?"

Среди собравшихся дураков не оказалось, и на следующий, день бригада приступила к работе. На стройплощадке Кацнельсон волшебно преобразился, превратившись в лютого зверя. Лютовал он ровно пятьдесят минут каждого часа, после чего объявлял перекур и на десять минут становился милейшим человеком, знавшим массу еврейских анекдотов и травившим их так, что работяги катались по земле, держась за ноющие животы. В эти короткие десять минут Купченя начинал верить в то, что все люди – братья, но перекур заканчивался, и зверский рык Кацнельсона снова превращал его подчиненных в ярых антисемитов.