Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Поначалу Петруше было интересно наблюдать сам процесс пытки: устройство дыбы, как привязывают допытываемого, как поднимают его вверх, и тот беспомощно висит, как Христос на кресте; как меняют каты свои орудия и зачем. То один арапник возьмут, а то другой; то длинный, то короткий; то с утолщением на конце, то ребристый. Иногда палач брал клещами тавро, нагревал его докрасна и вонзал в спину или плечо узника, по комнате тогда шел запах паленых волос, и воздух раздирал дикий вопль бедняги.

Когда вся нехитрая механика пыток была прочно усвоена, Петруша стал больше обращать внимания на поведение арестантов.

Здесь открылась бездна интересного. Вот приводят разбойника – атамана шайки. Злобный, непроницаемый взгляд; мрачное, нелюдимое лицо, заросшее бородой- лопатой, смотрит исподлобья., на вопросы отвечает коротко, зло. Но вот его тянут на дыбу, поднимаются все выше руки, выворачиваясь в суставах и вызывая жесточайшую боль. Разбойник лишь кряхтит, надеясь, что выдюжит. Его спина превращается в кровавое месиво, мутится сознание, и разбойник начинает хрипло, тяжко говорить то, что в других обстоятельствах у него никто никогда не узнал бы. Палач словно тянет длинный свиток, на который медленно ложатся ожидаемые письмена. Разбойник понимает, что показывает против себя, но язык уже не принадлежит его сознанию, боль невыносима, и ее надобно пресечь; пресечь хотя бы на короткий миг, пусть смертным признанием, но пресечь.

Царь находил в том сходство с ковкой железа. Вот лежит кусок железа, твердый и, казалось бы, неподверженный никаким изменениям. Бьешь по нему молотом, а в ответ лишь звонкий отголосок, кусок как был куском железа, так им и остался. Но вот его начинают разогревать, вот появился алый цвет, вот сия алость нарастает, вот кусок горит уже червонным золотом, вот он уже почти белый. И тут начинаешь работать молотом. Железо все больше подается и, наконец, плывет, становится мягким, как глина, куй теперь из него любую вещь, которая тебе надобна.

Так и человек. Сперва тверд, как железо, а потом все мягче и мягче – и вот уж он «поплыл», вытягивай из него, что хочешь. Сей переход от железа к глине более всего занимал Петрушу, у него появилась страсть, сравнимая с любовной страстью. В конце жизни Петр не променял бы ту страсть и на страсть к женщине, к вину, к друзьям, даже к золоту, даже к власти; последнее, правда, сомнительно, ибо именно самоличная власть питала то греховное, тайное пристрастие.

Глядя, как человек медленно, по каплям отдает себя, Петруша, думал, что вот оно – универсальное средство против всех тайн и загадок, против всех умолчаний и недомолвок. Сила, сила, и только сила, помноженная на грубое принуждение к правде, способна развязывать любой язык и решать любые проблемы.

Все же как трудно человек расстается со своей душой, со всем тем, что составляет его нутро, без чего он чувствует себя пустышкой, ненужной вещью. Почему у всех народов так жестоко карается насилие? Вопрос тут не в простом совершении физического акта, а в том, что один человек глумится над другим, над его сущностью, над тем, что составляет его единственную, неприкосновенную территорию. Без того осознания единственности человек уже не человек, он теряет свое»я», отличие от миллиардов других человеков, он становится никто. В том состоит одновременно и притягательная сила преступления– уничтожить человека не физически, а вынуть у него душу, отобрать у него «я».

Люди с «толстой кожей» еще могут как–то перенести потерю своей душевной неприкосновенности, а те, у которых нервы оголены, все наверху, те заболевают психическими растройствми, у них меняется характер, они кончают жизнь самоубийствами или влекут жалкое существование.

То же самое касается людей, у которых насильно, помимо их воли тянут сведения, составляющие суть их характера, их единственности. Без тех сведений человек становится неинтересен ни себе, ни другим, у него силой вытащили его духовный капитал. Однако, есть люди, страстью которых и является желание убить человека изнутри. Страшные люди, настоящие вампиры, только пьющие не кровь человеческую, а души.

Петруша пристрастился наблюдать, как потрошат, опустошают человека. Ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие тянуть жилы у пытаемого, раскалывать его, разваливать. И чем дольше держался человек, тем большее наслаждение доставляла его капитуляция. И, наоборот, Петруша злился, ежели человек не хотел сдаваться. У юноши возникал азарт, сродни тому, какой возникает у болельщика, когда его команда долго не может забить гол.

Иногда Петруша срывался и сам брал в руки кнут; со временем то происходило все чаще. Ежели не наблюдалось превращения человека в глину, сие приводило царя в бешенство. Мало того, что он не получал удовольствия, на которое рассчитывал, так еще и рушилась его стройная теория, что сила решает все. Чаще всего такое случалось с раскольниками и другими духовными лицами. Вера оказывалась выше боли, выше заложенного в человеке стремления к самосохранению.