Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Такое поведение не вписывалось в сознание Петруши, в ту картину мира, которую он выстроил в своей голове. То колебало его веру в собственное всесилие, сравнимое с всесилием бога. Царь считал себя помазанником божьим, сиречь богом на земле, а находились зловредные человечки, что своим упорством колебали то незыблемое положение, и сим людишкам не полагалось никакого снисхождения. Царь мог оставить в живых разбойника, на чьей совести было несколько загубленных жизней, его могли сослать в Сибирь, послать на галеры, на каторгу. Но ежели кто не сознавался в преступлении, в совершении которого Петруша был убежден, такого »супостата» ждала неминуемая, часто мучительная смерть.

То будет в будущем, а пока юный царь наблюдал, как пытают Кузьму Чермного, Обросима Петрова, пятисотского Анисима Муромцева. Пытали зло, с вычурами, но ничего нового к показаниям Шакловитого они не добавили. Дальнейший розыск прекратили. По документам участие Василия Голицына в противоправных действиях доказать не улалось. Это по документам, но шила в мешке не утаишь. Бояре, видимо, были правы, когда требовали отстранить Бориса Голицына от следствия. Тому удалось выгородить брата и не потому, что сильно радел за него, а потому что знал: Василий не выдержит пытки и может оговорить и его, Бориса.

События развивались в пользу царицы и царя Петра. Приехали выборные от стрелецких полков, оставшихся в Москве, бить челом царю на милость и прощение. Патриарх в соборе говорил слово и поздравлял царя и царицу с благополучным исходом смуты. 11 сентября 1689 года казнили Шакловитого и его подельников. Царь хотел поехать на казнь, но его отговорили: мол, много чести смутьянам да и юн годами лицезреть столь ужасное зрелище. Здесь царь сделает последнюю уступку. Отныне и до конца жизни он будет присутствовать на всех казнях, на которых он только мог присутствовать физически, царь обожал сии действа и даже выступал распорядителем многих из них.

Сильвестра Медведева, претендовавшего на должность патриарха при Софье и Никиту Гладкого, признанного главным заговорщиком, поймали позднее и обезглавили. Пятисотского Анисима Муромцева, полковника Матвея Рязанцева, стрельца Лаврентьева били на площади кнутом и с урезанием языка отправили в Сибирь. Там же в Троице написали письмо царю Ивану от царя Петра. Письмо было адресовано Ивану, но предназначалось Софье. »…А теперь, государь братец, настает время нашим обоим особам богом врученное царство наше править самим, понеже пришли в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу сестре нашей с нашими двумя мужскими особами в титлах и расправе быти не изволяем…»

Наталья Кирилловна в монастыре, наконец-то, почувствовала настоящей царицей, сбылась ее давняя мечта. Все, что грезилось ей печальными , одинокими ночами в сумрачном ветхом дворце в Преображенском, стало явью. Она была в центре внимания, ей первой подносили крест, вокруг нее вились знатные князья, причем, без всякой надобности и видимой пользы.

Окруженная почетом и вниманием знати, духовенства, простого люду, блаженных, нищих и калик, Наталья Кирилловна придала своему лицу царское величие, голосу – надменность и значительность, походке – плавность и торжественность. Она радовалась, когда рядом не было сына, ведь тогда она была первой. Еще более ее сердило присутствие другой царицы – Евдокии. Женщин разделили на царицу-матушку и царицу-жену.

Придворные терялись, кому оказывать больше внимания. Между свекровью и невесткой стали чаще возникать ссоры. Евдокия уступала матушке, где только было возможно, но иногда и ее задевало пренебрежительное отношение к ней – жене царя. Она была на сносях, волноваться ей не разрешали лекари, оставалось только всхлипывать тайком и мечтать о лучших временах. О том, чтобы муж ее защитил, не могло быть и речи.

Наталье Кирилловне не было времени входить в положение невестки, приходилось решать дела поважнее, например, относительно князя Василия Васильевича Голицына. Он приехал в Троицу, как говорится, на разбор шапок, после двух указов явиться к царю. Один из врагов. Приехал в непонятном качестве: то ли сдаваться на милость победителя, с покаянием, то ли на переговоры, то ли сам по себе – вот он я – принимайте. Видно, надеялся, что заслуги его перед отечеством столь велики, что перешибут все вины. А вин было достаточно, вплоть до плахи: не являлся по царским указам, не отпускал к Троице иностранное войско – оно ушло само – подбивал стрельцов покинуть монастырь.

Снова совещались. Лев Кириллович опять ратовал за казнь, здесь его поддержал царь. Против были царица, патриарх и Борис Голицын. Они объяснили свою позицию тем, что нельзя казнить человека, которого еще три месяца назад царскими указами за подписью царей Ивана и Петра наградили за походы на Крым и объявили чуть ли ни героем отечества. Объявить преступником и противником царской власти одного из самых родовитых князей означало бы невольное недоверие к этой самой власти.