Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Летом уйду на пенсию и сад буду разводить, — ответил Ломакин, наклоняясь за яблоком. Звягин почувствовал, что говорить на эту тему Борису Ивановичу приятно. — Домик я уже купил. Участочек есть… Сейчас там жена живет, и Ира с Андрюшкой туда отправились. Раньше я всю семью с собой таскал… Пора на прикол. Язва, проклятая, замучила…

В двери палатки шумно появился Олег Колунков, за ним, наоборот, стараясь быть незаметным, бочком проскользнул Гончаров.

— Вот они где спрятались! — весело и громко говорил Олег. Увидел кружку на ящике возле Ломакина, взял ее, заглянул внутрь. — Ни глоточка не оставили… Вот жлобы!

— Там на плите ведро стоит, — усмехнулся Борис Иванович. — Хоть по уши залейся!

— Что это от тебя одеколоном несет? — подозрительно взглянул Андрей на Олега. Почувствовав запах, он вспомнил, что утром после бритья не смог найти в рюкзаке одеколон. — Ты куда пузырек дел? Я весь рюкзак перерыл… Взял, положи на место!

— Какой пузырек? Не видал я никакого пузырька, — сделал Олег удивленное лицо и, улыбаясь, отвернулся от Андрея.

— Ты не там искал. — Гончаров вытянул из кармана телогрейки Колункова пузырек, в котором теперь еле плескалось на дне.

— А-а! Этот? — протянул Олег так, словно он только что понял о чем идет речь. — Этим я одеколонился! Можешь забирать. Мне не жалко!

Ребята засмеялись.

— Вылакал? Тьфу! — сплюнул Ломакин.

29

Тайга побелела, похорошела, как невеста в фате, притихла, наслаждаясь и не веря, что она может быть такой красивой. Эта красота поразила Анюту, когда она вышла из землянки. Девушка замерла, улыбаясь зачарованно, постояла немного, вдыхая прохладный тугой воздух, и неторопливо пошла по засыпанной снегом тропинке к речке. Снег большими рыхлыми хлопьями падал на ее вязаную шапочку, невесомо скользил по болоньевой куртке. Она осторожно ступала по тонкому слою снега, который мягко проминался и негромко хрумкал. В необыкновенной тишине, такой, что слышны были тихий шелест, звук падающих хлопьев, рассасывалась нехорошая тяжесть, возникшая в землянке после внезапного появления Павлушина. Что он теперь думает? Не мог он не видеть, как выходил из землянки Матцев! Переживает, наверное, дурачок, мается! — снисходительно и добродушно усмехнулась Анюта, думая об Андрее, словно о мальчике, который пытается подражать мужчине. С одной стороны, было приятно, что из–за нее страдает человек, но с другой — эта мысль вызывала неловкость. Почему Андрей потянулся именно к ней? Что общего между наивным восторженным мальчиком и ею? То, что они одногодки, тут ничего не значит. А Владик… Владик — другое дело! Вспомнилось, как Матцев в первый раз зашел с ребятами в их комнату. Анюта к тому времени почти год жила в Сибири и ни с кем из парней не дружила, никого не выделяла. А они, наоборот, несмотря на ее равнодушие, упорно ухаживали за ней. Притягивали ее женственная простота, ровное отношение со всеми, какая–то виноватая задумчивость, иногда приходившая к ней, а особенно то, что она ни с кем не встречалась. Женщин в поселке было меньше, чем мужчин. И девчата поскромней быстро выходили замуж, а те, что курили и пили наравне с парнями, «хабалки», как называл их Звягин, ходили по рукам, не надолго пристраиваясь то к одному, то к другому мужчине. Редкие из них могли стать женами.

Анюта привыкла к вниманию парней и, когда появился Матцев, почему–то забеспокоилась, не зная, как вести себя на этот раз, если он станет ухаживать за ней. Забеспокоилась, затаилась и стала ждать. Наташа, в отличии от Анюты, не ждала, когда Матцев обратит на нее внимание. Анюта считала, что Владику недели хватит, чтобы понять Наташу, разобраться, что она за человек. Но шли дни, отношения между ними заходили все дальше. Когда Матцев бывал в их комнате, Анюта исподтишка наблюдала, прислушивалась к интонациям голоса Владика, с которыми он разговаривал с Наташей, приглядывалась. «Не любит он ее! Глаза не врут!» — с облегчением решила она и успокоилась. И теперь, когда Владик захаживал в ее половину землянки, она, несмотря на то, что уверяла себя, что с Матцевым они друзья детства и ничего другого между ними быть не может, ревниво прислушивалась к голосу парня и чувствовала удовлетворенно, что разговаривает он с ней по–иному: мягче, нежней, предупредительней. Владик и с ней шутил, старался быть остроумным, но не иронизировал, как с Наташей. Это вызывало ответное чувство нежности. Но иногда приходила мысль, что Владик относится к ней тоже как к другу детства, и однажды, когда он поцеловал ее в губы, поцеловал не в шутку, как часто делал он, целуя в лоб, она спросила, опустив глаза:

— А Наташа?

— Наташа, — усмехнулся он. — Как сошлись, так и разошлись! Она с первого дня знала, что у нас с ней временно…

— Она тебе не пишет?

— Я говорил ей при прощании, чтобы не портила бумагу, отвечать не буду.

Сказать–то так Матцев сказал, но помрачнел, стал задумчивым, неразговорчивым.