Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Андрей лежал на большой сковороде, под которой синим пламенем бился огонь. Весь он на сковороде не умещался, ноги неудобно свешивались через раскаленный острый край вниз, прямо в костер. Андрей раз за разом пытался выдернуть ноги из огня, но они даже не шевелились, будто привязаны были крепко. Павлушин оперся руками о дно раскаленной сковороды, чтобы попытаться рывком выдернуть ноги, но пальцы погрузились во что–то мягкое, податливо–нежное. Он испуганно отдернул руки, решив, что оперся на кошку и может раздавить ее. Отдернул руки и открыл глаза, жадно хватнул сухим ртом сухой воздух. Отблески огня метались вокруг него по стенам какого–то помещения. Андрей повернул голову и с ужасом увидел в свете огня человечка в длинной рубахе навыпуск, подпоясанной веревкой, маленького, с взлохмаченными волосами. Он склонился над какой–то посудиной возле печки с горевшими в ней дровами и колдовал. Четко были видны черные провалы глаз человека на освещенном снизу лице, и в этих страшных провалах вместо глаз, то затухая, то разгораясь ярче, кипел огонь. Андрею ясно представилось, что взлохмаченный сутулый колдун сделает с ним сейчас что–то ужасное. Он прижался к стене, лихорадочно оглядывая помещение. Небольшая дверь была справа от колдуна, почти рядом с ним. Вскочить, удрать не было возможности.

Возле двери Андрей увидел собаку. Она лежала с поднятой головой и смотрела на Павлушина. В глазах у нее тоже был огонь. Между собакой и Андреем в стене небольшое оконце.

Услышав, что Андрей зашевелился, человек поднял голову и посмотрел на него. Лицо человека попало в тень, и огонь в провалах глаз исчез.

Андрей ясно вспомнил, как набрел он на избушку, как хант втаскивал его в комнату через высокий порог и как тер чем–то жестким и раскаленным щеки, руки, ноги. Вспомнилось это, и сразу отлегло, но тут же в ушах громыхнул выстрел, и снова Андрея стянули веревками и бросили на сковородку. Он не слышал, как к нему подошел хант, почувствовал только, как кто–то поднимает его голову, услышал тихое журчание, складывающееся в слова:

— Маленько, маленько терпи…

Андрей открыл глаза и увидел прямо возле лица темный предмет, по очертаниям похожий на кружку.

— Пей, пей! — журчало над ухом.

Кружка коснулась темным краем губ, и теплая жидкость пролилась на подбородок, струйкой стекла на шею, за шиворот. Андрей глотнул отвратительно теплую, терпкую и горьковатую жидкость, пахнущую какой–то травой, и стал пить, захлебываясь.

Хант опустил голову Андрея на постель, и Павлушин испугался, что хант уйдет, а его снова бросят на сковородку. Он схватил маленькую и жесткую ладонь ханта, притянул к себе, прижал к груди обеими руками, как ребенок игрушку, которую хотели у него отнять, и зарыдал, прижимаясь к плечу ханта и крича:

— Прости, дед! Дед!.. Прости! Я стрелял… Я убил человека! Я в друга стрелял… Прости, дед!

И вдруг ему стало стыдно, нестерпимо стыдно. Он отпустил руку ханта и отвернулся к стене. Хант постоял возле постели и отошел к печке. «Как же жить теперь? — подумал с тоской Андрей. — Почему я не замерз? Так было бы лучше!» Ноги его горели и ныли так, словно кошка вогнала когти глубоко в тело и то сжимала их там, то запускала глубже, то отпускала. Но Андрей притерпелся к боли, смирился. Он снова повернулся к ханту. Старик подкладывал дрова в печку, ставя их почему–то стоймя. Круглое лицо его с густыми морщинами ярко освещалось пламенем. Собака лежала у порога, удобно примостив голову на вытянутых вперед лапах. Глаза ее были открыты.

— Дед, дед, — тихо позвал Андрей.

Хант поднялся и подошел.

— Микуль я, — сказал он спокойно.

Собака у порога подняла голову.

— Скажите, Микуль, — запнулся Андрей. Ему неудобно было называть старого человека без отчества, но он подумал, может быть, у хантов нет отчества, и снова заговорил, запуская пальцы в длинную мягкую шерсть оленьей шкуры, на которой лежал. Укрыт он тоже был шкурой. — Скажи, вот любили бы вы вдвоем одну… А тот, второй, дрянной человек, а она все равно… к нему… Что бы вы сделали?

— Давно… молодой был я, — заговорил негромко хант, садясь на земляное возвышение у стены, на котором на шкуре, расстеленной на камышовой циновке лежал Андрей. — Жена молодая была. Хорошая жена! Еремей, сын… Пришел с охоты я, а дома с женой Данила Сигильдеев…

— Ты убил его? — быстро спросил Андрей, поднимая голову.

— Я спросил у нее — с кем жить будешь? — неспешно и бесстрастно рассказывал хант.

— А она? — все еще нетерпеливо, с напряжением держал голову над постелью Андрей.

— Однако, говорит — с Данилой…

— А ты?..

— Я ружье взял, малицу, колек, пимы, няры и ушел…

— И ушел сюда? — опустил голову Андрей и снова начал гладить мех оленьей шкуры.

— Нет… Рядом жил, в селении…

— А сын? Еремей?

— Еремей — охотник! Сын его, внук мой Кирила, на буровой самому большому начальнику первый помощник…

— И ты счастлив? Вот здесь… один… — спросил Андрей.

— Зачем один? Собака есть, зверь есть, огонь есть, дом есть — все есть!

— Но этого же мало! — воскликнул Андрей.