Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Заиндевевший оранжевый «Магирус» ходко шел по накатанному зимнику вдоль железнодорожного полотна. В кабине уютно и не очень холодно. Павлушин в валенках, в меховых рукавицах, но пальтишко на нем не для сибирских морозов: короткая тонкая москвичка с шалевым воротником, купленная им еще в доармейские времена. В Сургуте на сорокаградусном морозе пальтишко сразу заколенело, словно мокрое было. Колени застыли, хоть и одет был в двое брюк. Но в кабине угрелся на мягком сиденье, потом выпил с водителем, смуглым парнем с подпаленной бородой, и совсем стало хорошо. Шофер одет добротнее: полушубок, ватные брюки, унты. Андрею сначала неудобно было за свое убогое пальтишко, думал, что оно непременно вызовет усмешку у шофера.. Но водитель совершенно не обращал на него внимания, часто курил, щелкал зажигалкой. На тряской дороге рука с зажигалкой дергалась, огонек беспомощно метался, и слышно было, как потрескивают толстые рыжеватые волосы бороды и усов шофера, пахло паленой шерстью. А когда водитель не курил, то мурлыкал что–то, посвистывал и глядел вперед на белую неровную дорогу, на машину своего приятеля, поднимавшую снежную пыль впереди, крутил баранку, бросал машину то влево, то вправо, объезжая ямы и ухабы, и совершенно не интересовался Павлушиным. В Сургуте Андрей с беспокойством думал о своих обмороженных ногах: выдержат ли такую длительную поездку в сильный мороз. Но пока все шло хорошо; Разогретый вином Андрей смотрел на бегущую впереди машину, почти не видимую из–за белой снежной пелены, на заиндевевшие деревья с согнувшимися под тяжестью снега ветками, на насыпь железнодорожного полотна с уложенными, но еще невыровненными и незабалластированными рельсами: где–то неподалеку впереди шла укладка. Солнце, едва оторвавшись от горизонта, снова робко жалось к деревьям, словно хотело спрятаться за ними от холода. «Магирус» вздрагивал на кочках, подпрыгивал на ухабах, позвякивали бутылки в сумке Павлушина. Мотор на ухабах начинал работать как–то рывками, беспокойно. Андрей замирал, с опаской прислушивался. Не дай Бог, остановится машина, замерзнешь. Часто ходили машины по зимнику, часто встречались, но это не успокаивало. В белесом тумане впереди на насыпи появилась какая–то смутная решетчатая громада. Громада эта быстро выросла, проявилась в платформы со стопками звеньев рельс. Кран–путеукладчик впереди.

— Быстро шагают. Почти километр в день… Насыпь готовят намного медленней. Не дают развернуться, — сказал шофер, тоже посматривая на насыпь, где монтеры пути только что уложили очередное звено и возились у стыка, вставляли болты, затягивали гайки.

Позади остался кран–путеукладчик. По–прежнему потянулась справа насыпь, но уже без рельсов, ровная, утрамбованная, а слева снежные горы, поднятые бульдозерами, а за ними тайга. Мягкое покачивание на сиденье убаюкивало, глаза слипались, и Андрей уткнулся подбородком в воротник, стал думать о встрече с Анютой, с ребятами. Анюту он не видел два месяца. Бывали у него в больнице не один раз Колунков, Звягин, Шура с Надей. Борис Иванович заходил часто. Он лечился здесь же, лежал на четвертом этаже, а Андрей на втором. Кто–нибудь из ребят бывал почти каждое воскресенье, говорили, что поселок он не узнает, когда вернется, вагончики каждый день идут. Бараки, коттеджи растут — глазом моргнуть не успеешь. Звягин придумал трехкомнатный коттеджик из двух вагончиков. Четыре дня — коттедж готов, заселяйся и живи. Звягин теперь бригадир плотников. Улицу целую выстроил. Но все равно жилья не хватает, народу понаехало… Матцева с бригадой забросили далеко в тайгу, просеку гонят к болоту. Гончаров с ним. А Колунков здесь остался, плотничает у Звягина. Чуть ли не каждый выходной в Сургуте бывал. Водки закупит и назад. Явился однажды — левая рука в бинтах. Пальцы по пьянке отморозил. Смеялся, ерунда, мол, так, кожа слезла… С улыбкой вспомнил Андрей, как были у него Колунков и Шура с Надей. Шура, как всегда, болтала, тысячу раз повторяя свое неизменное «представляешь», а Олег подтрунивал над ней, называл ее Шурой со справкой. Шура сама рассказала, как Мишка Калган во время ссоры обозвал ее шлюхой, и она привезла из Сургута справку, что она девственница. С тех пор ее стали звать в поселке Шурой со справкой. Колунков, как снова дорвался до водки, веселее стал, улыбался, похохатывал даже изредка. Они рассказали, как Сашку Ломакина провожали в армию… Приятно было думать о ребятах, приятно представлять встречу. Думал он о них, как о близких людях, с нежным чувством.

Машина сбавила ход, поползла, колыхаясь, на ухабах. Донеслось натужное урчание моторов.

— Вот и приехали, — вздохнул шофер.