Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Малаховский сваливал всю вину раздора на своих дворян, которые приставлены к нему от Речи Посполитой и враждебны королю, потому и ссорили его с московским послом. А теперь он, как он извещал Возницына 28 октября, подлинно доведался про их ложь и просит у московского посла совета и помощи. Дело шло об отдаче полякам города Каменца, и потому Малаховский мог считать не лишней поддержку Возницына[1283]

. Ссора была окончена. Но все же и долго спустя в письмах Малаховского к Возницыну звучали упоминания о полученной обиде. 6 декабря, например, он пишет Возницыну ответную, вполне дружественную по содержанию ноту; но начать эту ноту он все же считает нужным оговоркой, в переводе с латинского языка, на котором была написана нота, гласящей так: «Аще преяростнейшею обидою… не точию против правам и законам… но и противу всякие правды от вашего изящества зде уязвлен есмь» и т. д.[1284]

LIV. Тайные сношения Возницына с турками

Выше приходилось говорить, в каком пессимистическом настроении по отношению к союзникам ехал Возницын из Вены на конгресс после того, как все его старания устроить предварительное соглашение союзников о тех требованиях, какие должны быть предъявлены туркам, потерпели неудачу, натолкнувшись на упорное нежелание австрийцев вести переговоры сообща. Отчаявшись в своих попытках и махнув рукой на возможность действовать сообща, Возницын убедился в необходимости вести дело отдельно и, не дожидаясь объявления общего распорядка переговоров, который должен был быть установлен посредниками, поспешил вступить до своей официальной очереди в отдельные и притом тайные сношения со вторым турецким послом Маврокордато, с которым был лично знаком по посольству своему в Константинополе в 1681 г. «Другой посол турской, — писал он Петру 22 октября, — гречанин Александр Маврокордат, переводчик и секретарь, по турску тержиман-баши, знаем мне гораздо. Как я был в Цареграде — тогда при визире в том же чину был, и чрез него все дела делались и всех государств делаются. Того ради видя я, что немцы всякие пересылки чрез посредников о своих делех чинят, а нам едва что сказывают, от чего мы здесь и слепы, и глухи, и ничего в действо произвести не можем, сыскав я чернца грека за свидетельством сербского патриарха, верна, переодев его в мирское платье, послал его из Петр-Варадына в Белград с приятственным к нему письмецом, доктором по-гречески написанным, напоминая прежнюю дружбу и знакомство и что желаю о некоторых делех сношение с ним иметь»[1285]

.

Всю вторую половину XVII в. в Турции при великих визирях, происходивших один за другим из одной и той же фамилии Кеприли, можно сказать, при династии визирей Кеприли, состояли последовательно помощниками для дипломатических сношений с европейскими странами в качестве не то переводчиков (они носили название «великие драгоманы»), не то государственных секретарей два выдающихся грека. При визире Магомете Кеприли I и при сменившем его сыне Ахмете Кеприли II такую должность великого драгомана занимал Панайотаки Никизиос до 1673 г., а с этого года до 1709 г. при визирях Кара-Мустафе, зяте первого Кеприли, при Мустафе-заде Кеприли III и при Гусейне Кеприли IV великим драгоманом был Александр Маврокордато. Отец его, хиосский грек, переселившись с острова Хиос в Константинополь, открыл здесь торговлю шелком, вступил в выгодный брак с дочерью разбогатевшего придворного мясника и поставщика скота для сераля грека Скарлата, обладавшего огромным состоянием и настолько влиятельного благодаря этому состоянию при Порте, что из-за его расположения соперничали целые провинции — Молдавия и Валахия. От этого брака в 1637 г. родился Александр Маврокордато, охотно впоследствии присоединявший к своему фамильному прозвищу имя Скарлата. Он получил блестящее по тому времени образование, ради которого был отправлен отцом в Италию. Здесь, в Риме, в униатской греческой коллегии Св. Афанасия он изучил европейские языки, затем слушал медицину в Падуе, а в Болонском университете приобрел ученую степень доктора философии и медицины. Вернувшись в Константинополь, он занял место профессора риторики в греческой школе в Фанаре и вместе с тем занимался врачебной практикой. Он выступал и как писатель, и его перу принадлежит несколько трудов по весьма различным областям. Еще в Италии он издал трактат о кровообращении, законы которого были тогда открыты Гарвеем, — «Pneumaticum Instrumentum sive de usu pulmonum et respiratione ex sanguinis circulatione. Bononiae, 1664, in 12°».