Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты

— Ну, скажи мне, служивый, — продолжал Петр, — хороши ли у вас командиры и довольны ли вы ими?

— Ничего, брат Гриша, довольны, да ведь и то сказать, у нашего батюшки-царя никто своего дела не забудет; он сразу узнает, кто хорош, кто худ.

Ты помнишь, я думаю, когда мы вели войну со шведом, Питер окружили рогатками. Подле них расставлены были часовые, затем, чтобы ни один швед не проскользнул в Питер да не наделал бы чего недоброго. Вот в одну ночь он, наш батюшка-царь, и решил поразведать, верны ли у него часовые. Оделся он, знаешь, по-шведски да и подошел к одному часовому. «Послушай, — говорит, — служивый, пропусти меня через рогатку; я тебе за это дам рублик». — «Проходи! — крикнул часовой, замахнувшись на него кулаком, — я у тебя и пяти не возьму». — «Ну вот тебе десять», — уговаривает его Петр. «Проходи мимо!» — твердит часовой. — Не пропущу, а не уйдешь — так заколю тебя!» Государь подошел к другому часовому, стал и этого просить, чтобы пропустил его за рогатку, и за это обещал дать ему хорошие деньги. Дернул черт часового: пропустил он государя за пять рублей через рогатку. Наутро, с барабанным боем, повестили всем нам, что первого часового государь жалует капралом и дарит ему десять рублей, а второго приказал строго наказать.

И долго потом солдат рассказывал Петру разные разности, а лес все не кончается. Наш служивый вышел совершенно из терпения.

— Что ж это такое? Скоро ли же будет конец этому проклятому лесу? Уговорил ты меня, Гриша, идти за тобою, и послушался я, да теперь вижу, что тащиться-то мне не так сподручно. Тебе хорошо ехать-то, а каково мне пешкурой-то плестись.

— Погоди, служивый, уж куда-нибудь да выедем же, — сказал Петр, — а если умаялся ты, то садись ко мне на лошадь.

— И, что ты, Гриша! Я и глядеть-то боюсь на лошадей, а не то чтобы ехать на них. Ведь если придется слететь с нее, то не так-то вкусно покажется… Знаешь, что, Гриша, не вскарабкаться ли тебе на дерево, да не посмотреть ли с него, нет ли хоть где избушки какой, что ли, или хоть огонька.

— Пожалуй, влезу, — говорит царь, — только ты смотри, дядя, не ускачи от меня.

— Что ты, разве я разбойник какой, что ли, что оставлю тебя одного сидеть на дереве, как белку! Уж если пришлось нам мыкаться, так двоим все-таки веселее.

И при последних словах солдата государь полез на дерево, а служивый взял его лошадь под узцы и начал ее гладить. Гладил, гладил коня служивый, да и задел рукою за жестяную фляжку, которая была привязана к седлу лошади.

— Э! — пробормотал служивый, ощупав фляжку. — Уж не с водкой ли она? Дай-ка откупорю. Э, э, э, съедят-те мухи! Да тут анисовая! Это славно, ну-ка попробую, не выдохнулась ли. Ух, да какая же важная, стогодовалая; очень хороша, право, хороша! Влезай, влезай, Гриша, а я здесь за твое здоровье хлебну! — и он потянул из фляжки.

Между тем Петр уже взобрался на вершину дерева и долго в какой-то раздумчивости рассматривал в разные стороны. Солдат тем временем докончил все вино и пустую фляжку повесил на прежнее место.

— Ну, что, дает ли Бог что? — спросил служивый.

— Влево видится огонек: верно, в избушке лесничего, и дорога наша, кажись, идет прямо на него, — отвечал Петр и сам, окинув еще раз взором вокруг себя, спустился на землю.

— Ну, слава Богу! — говорит солдат, будучи уже пьян от опустошения фляжки. — Садись же, Гриша, на лошадь, да и пустимся, мне есть как собаке хочется, право; в котомке у меня лежат одни только черные сухари, а как придем куда на ночлег, так авось что и посмачнее найдется.

Петр вскочил в седло коня и поехал шагом по-прежнему; солдат пошел около лошади.

Скоро между дерев показался просвет, послышался лай, и через несколько времени служивый с Петром были невдалеке от каменного двухэтажного дома, построенного посредине небольшой поляны. В одном из верхних окон дома светился огонек.

— Эге-ге, куда это мы попали? — сказал служивый. — Уж не к раскольникам ли? Это не похоже на избушку лесничего, это просто барские хоромы.

Солдат стал пробовать ворота и калитку и, видя, что все было заперто, начал стучать в ворота без милосердия кулаком и ногами. Но сколько он ни барабанил, все было напрасно: на дворе ничего не было слышно, кроме громкого лая собак. Наконец и Петр присоединился к служивому, стали оба стучать и кричать, чтобы впустили их, но не тут-то было: никто не шел отворить им…

— Да что тут, черт, что ли, живет, — сказал с досадою служивый, — или покойники? Что вы, проклятые, думаете? Вы думаете, постучат-постучат, да и прочь пойдут? Нет, напрасно так думать изволите: не отойду от дома, пока не отворите, неделю буду стучать, месяц, сколько сил хватит, а уж заставлю отворить вас! Ну-ка, брат Гриша, подъезжай-ка сюда поближе. Я влезу к тебе на лошадь, перемахну через ворота, растворю их, да и впущу тебя с лошадкой на двор, так дело-то лучше сделается.

Петр поставил свою лошадь к самым воротам, солдат влез на нее; вскарабкался потом на ворота и махнул через них на двор. Но в это время правая рука его зацепила за гвоздь, он разорвал рукав мундира и оцарапал себе руку.