Петр Первый

– Ин не говорил ли я пьяный чего?

Выслушав рассказ камердинера, царевич сказал:

– Кто пьян не живет? У пьяного всегда много лишних слов. Я сожалею, что пьяным много сердитую и напрасных слов много говорю.

На всякий случай пригрозил:

– Никому не сказывай. А буде ты скажешь, видь тебе не поверят: я запруся, а тебя станут пытать.

Собеседник успокоил, что услышанное останется при нем.

Собутыльники Алексея поносили царя, шептали осуждающие слова по поводу преобразований, приносили в покои нелепые слухи, распространяемые поборниками старины. Позже царевич признавался, что друзья все «больше отводили меня от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами и мало-помалу не только дела воинские и прочие от отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзела, и для того всегда желал быть в отлучении». Но свидания изредка все же происходили, сыну доводилось выслушивать упреки отца, иногда терпеть побои, но стоило Петру переступить порог, как сын вновь оказывался в объятиях своих друзей.

У Петра было немало оснований для недовольства поведением царевича. Горечь вызывало не только тяготение Алексея к монахам и кликушам, но главным образом безразличие к тому, чем жила страна.

Первое приобщение царевича к делу состоялось в 1704 году, когда он находился в составе русских войск, осаждавших Нарву, а затем участвовал в торжествах, устроенных в Москве по случаю овладения этой крепостью.

Через три года 17-летний царевич был послан в Смоленск для заготовки провианта и фуража. Осенью того же 1707 года круг обязанностей наследника расширился. Сначала ему было поручено укрепить Москву на случай подхода к столице войск Карла XII: отремонтировать брустверы, насыпать валы, укомплектовать артиллерийский парк, пополнить московский гарнизон личным составом. После того как угроза похода шведских войск на Москву исчезла, царевич по поручению отца занимался укомплектованием пяти новых полков, экипировкой и обучением рекрутов, а также участвовал в организации подавления Булавинского восстания.

Между отцом и сыном могла установиться атмосфера взаимного уважения и солидарности на почве участия обоих в общем деле: одного в роли главного действующего лица, другого в роли его активного помощника. Могла установиться, но не установилась, причем не по вине Петра.

В письмах 1708 года уже сквозило недовольство нерасторопными действиями сына, приходилось напоминать ему о срочности выполнения поручений. Но вскоре представился случай убедиться в том, что сын проявлял к поручению полное равнодушие и был озабочен не столько его выполнением, сколько пьянством в кругу друзей. Он прислал в Преображенский полк, командиром которого являлся Петр, малопригодных рекрутов, чем вызвал гнев царя. Петр проявлял снисхождение к ошибкам, но никогда не прощал малодушия и промахов, порожденных отсутствием прилежания. «Я зело недоволен, – прочел сын в письме отца, – присылкою в наш полк рекрутов, которые и в другие полки не все годятся, из чего вижу, что ты ныне больше за бездельем ходишь, нежели дела по сей так нужный час смотришь».

Упрек отца был совершенно справедливым. Сам царевич об этом времени позже вспоминал так: «А когда уже было мне приказано в Москве государственное правление в отсутствие отца моего, тогда я, получа свою волю (хотя я и знал, что мне отец мой то правление вручил, приводя меня по себе к наследству), и в большие забавы с попами и чернцами и с другими людьми впал».

Это признание царевич сделал десять лет спустя, а в тот день, когда прочитал гневные слова Петра, он вел себя по-иному. Его поступками руководили страх быть наказанным и стремление оправдаться любыми средствами. Он изворачивается, ищет заступников. «А что ты, государь, изволишь писать, что присланные 300 рекрутов не все годятся и что я не с прилежанием врученные мне дела делаю, и о сем некто тебе, государю, на меня солгал, в чем я имею великую печаль». Далее следуют слова, рассчитанные на то, чтобы разжалобить отца: «И истинно, государь, сколько силы моей есть и ума, врученные мои дела с прилежанием делаю. А рекрут в то время лутче не мог вскоре найтить; а ты изволил, чтоб прислать их вскоре».

Царевич сделал для себя вывод, что следует проявлять большую осторожность, но ни он, ни его друзья-собутыльники не могли установить, кого надо остерегаться, кто информирует царя о его поведении. Попробовал обратиться за помощью к кабинет-секретарю Макарову: «Александр Васильевич! Пожалуй, отпиши ко мне, доведався, какой и за что на меня есть государя-батюшки гнев, что изволит писать, что будто я, оставя дела, хожу за бездельем, отчего ныне я в великой печали».