Пьяная Россия. Том третий

И он мечтательно улыбнулся. Никас глядел на него с удивлением, он никогда не понимал отца, его цинизм был для него непостижим.

Отец у Никаса слыл запойным. Жил он во время беспробудных пьянок у разных забулдыг подчас ему совсем не знакомых. Иногда его видели за сорок, а то и за сто километров от дома. Бывало он пил по полгода. Потом приходил иногда пешком, в деревню, к теще и, повалившись ей в ноги рыдал искренне испрашивая прощения. Бабушка-старушка и сама вместе с ним плакала, обнимая его за лохматую голову с давно не стрижеными космами седых волос. Прощеный, зять деятельно принимался за дела, чинил дом, лез на крышу, латал дыры повсюду, где только мог найти, перекапывал огород, лучше всякого трактора взрыхляя землю до состояния пуха. В совхоз его принимали, скрипя зубами, и ставили, в обыкновении помощником пастуха пасти стадо. После двух-трех месяцев трезвой жизни он начинал тосковать, кружить вокруг сельпо, где всегда можно было найти собутыльников и купить из-под прилавка бутылку красненького, а после и вовсе исчезал, скрывшись в дурмане пьянства пить в компании таких же пропащих людей, каким являлся он сам.

С женою он разошелся давным-давно, Никас только изредка переживал его попытки наладить с ним отношения. Маленьким он ему верил, ходил с ним на рыбалку, слушал его мечтания о том, вот как он бросит пить, и они заживут всей семьей. И даже пытался убедить мать, горячо заступаясь за отца, но получив от рассерженной матери пару затрещин, забивался в угол втихомолку оплакивать свою обиду. Много позже он понял суть отца – это была глупая, ослепшая душа, деградировавшая в тяжелых условиях Земли, не выдержавшая испытания. Про таких говорят в народе: «Погибший!» И имеют в виду, что даже геенна огненная не для них, есть ли у таких людей будущее после смерти, смогут ли они надеяться на возрождение в новой жизни и в новом теле? Пожалуй, что нет, может, таким образом, ангелы отсеивают сильных от слабых, преследуя какую-то свою цель?

Размышляя, Никас тяжело вздохнул. Деревенское кладбище, поросшее огромными березами и соснами усеянное пометом многочисленных ворон оккупировавших черными гнездами почти каждое дерево, осталось позади. Там, рядком остались лежать бабушка, мать и сестра матери, тетку свою Никас почти и не помнил. Ее дети, братья с женами, едва покинув кладбище, принялись громко ругаться, с жадностью обсуждая наследство и кидая назад на пригорюнившегося Никаса сердитые взоры, крайне недовольные, что с двоюродным братцем придется делиться.

Никас намеренно отстал от братьев, их жадность ему была противна, он хотел идти рядом с отцом.

Вот и схоронили, – начал он, кивнув назад на кладбище.

Да, – согласился отец, впрочем, довольно рассеянно, он прислушивался к спору двух братьев шедших впереди.

Скоро и мы умрем, – продолжал настаивать Никас, вызывая отца на разговор, но этот непостижимый для него человек только плечами пожал в ответ.

Пошел дождь. Отец остановился, приподнял брови и, высунув сухой обветренный язык, принялся ловить капли дождя, пытаясь таким образом напиться.

А вдруг, дождь кислотный? – предположил Никас.

Отец сразу же поперхнулся, изумленно уставился на него.

Ну и что?

А то, что облысеешь ты! – выкрикнул ему Никас в лицо, постепенно теряя всякое самообладание.

Ну и пускай себе облысею! – отмахнулся отец, – язык у меня не волосатый.

А Никас осознав вдруг, что никого у него не осталось и единственный родной человек куда как равнодушно относится к нему как к сыну, разрыдался, а разрыдавшись, устыдился своего поведения и, зажимая кулаками рот, бросился в сторону. Отец проводил его задумчивым взглядом, после отряхнул рукою капли дождя с волос и пошел догонять ушедших далеко вперед спорщиков.

А Никас между тем пронесся по каким-то тропинкам, свернул в грибную рощу и полез напролом через кустарники, поскользнулся, кубарем скатился в глубокий овраг. На дне оврага бежал ручей.

Он долго умывался, наклоняясь к холодной воде, стремясь успокоиться.

В карманах у него еще оставалась после похорон кое-какая мелочь и он, выбравшись из оврага, пошел твердой походкой на станцию, минуя дом и поминки, где наверняка двоюродные братья перешли уже на визг, деля имущество матери и бабушки Никаса.

В электричке на него косились и случайные люди, проходя мимо, жалели его. Один старик сунул ему в руку сухарь, прошептав при этом:

Поешь сынок! – в глазах его плескалось соболезнующее море слез, сутулясь будто от большого горя, он вышел на некоей станции и долго стоял с непокрытой головой глядя на Никаса сквозь заплаканное дождем окно электрички.

По щекам Никаса самопроизвольно катились слезы, плакал он беззвучно, так бывает, накапливается беда за бедой, а после прорывается потоком слез и лучше бы выплакаться, облегчить душу, а не перемогаться, мотаясь, будто от тяжелой болезни, так и умереть не долго…