Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

Письма со столь подробным библиографическим аппаратом встречаются редко, но упоминания о выступлении одного из руководителей или о словах Сталина — явление относительно частое[273]. Во всяком случае, эти слова, идущие от власти, часто преподносятся как обстоятельство, побудившее направить сигнал. В 1937 году одна полуграмотная крестьянка написала в Новосибирский областной комитет партии, чтобы сообщить, что после чтения всех статей Жданова и Вышинского, она стала подозревать одного старого члена партии

{808}. Заверения в приверженности режиму и поставленным им целям многочисленны и иногда превращаются в отдельный яркий пассаж:

«Когда у меня мать умерла в 1928 г. и я поступила в комсомол, отдавала всю свою силу, всю свою энергию, выполняла все порученные работы. В 1932 году вступила в кандидаты ВКП(б) и принялась все время с 1928 года по 1935 год бороться против этих паразитов, которые в настоящий момент меня съели, я работала против их и камни получала и вилы, да еще бы я им давала какие то документы, терпенья нехватает больше описывать и прошу Бюро крайкома сообщить на мое описание или же мне бросить всю работу совместно с парт, билетом или дайте мне дышать Советским воздухом, в котором я закалилась, работают везде и всюду лозунги есть — женщина большая сила, но у нас выходит на оборот — женщину классовый враг, так прижал, что ей стало дышать нет мочи»{809}

.

Таким образом, заверение в бескорыстии воспринимается как один из эффективных приемов, увеличивающих шансы быть услышанными. Были ли эти заверения лишь формальностью? Трудно сказать. Быть может, присутствие подобных заверений свидетельствуют о «клановом» понимании власти, которая будет справедлива только по отношению к своим? Или в них следует видеть остатки нравственных представлений, согласно которым донос является предосудительным?

Донос как выбор

Представляется, что сама словесная форма сигнала является частью выбранной стратегии. Язык, использовавшийся в письмах, чрезвычайно интересен. Когда письма читают, то делают это очень внимательно. Свидетельство тому — многочисленные пометки, оставленные читателями: подчеркивания или замечания, чаще всего синим или красным карандашом. Так, выделены куски, вызвавшие при чтении интерес. Вспомним, хотя бы, многочисленные вопросы «Кто?», оставленные на полях слишком расплывчатого письма одним из следователей ждановской комиссии. Какими словами пользуется население, чтобы доносить? Язык сигналов действительно представляет собой достаточно точную копию языка власти. Можно лишь обратить внимание на некоторое запаздывание первого по отношению ко второму. Слова, уже вышедшие из употребления у власти, еще сохраняются некоторое время в письмах, новые же появляются не сразу. Мы помним, власть в своих официальных текстах предлагает слова для оскорбления, для доноса. Советские люди достаточно внимательны к этому.

В начале 1928 года первые обвинения подхватывают тему саботажа («вредитель», «вредительство», «саботаж»): это времена Шахтинского и Смоленского дел. Затем жалобщиков переориентируют на социальное происхождение и возможное существование «связи с заграницей» (часто с членами семьи, эмигрировавшими в связи с Гражданской войной и революцией).