Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

Довод о «троцкизме» появляется в конце письма, как последний удар, завершающий всю серию доказательств дополнительным сомнением. Это уже не собственно обвинение, но скорее украшенный дротик, бандерилья, этот довод используется, чтобы окончательно убедить читателя.

Советские люди воспринимают и воспроизводят «рабочую лексику» власти, но они также подхватывают формулы из значимых официальных текстов. Например, слово «карьерист», употребленное в приведенной выше цитате, приобрело популярность с января 1938 года, после опубликования резолюции пленума Центрального Комитета, на котором объектом разоблачения стали «отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии»{815}.

Еще одну формулировку, получившую распространение в связи с чисткой 1933 года («использовать партбилет для своих личных целей»), применяет автор следующего письма:

«Познакомился я с ним <…> летом 1935 года, когда я был послан Главнефтью в Саратов и в Вольск для очистки эмульсионной нефти и превращения ее в годное топливо. Первоначально впечатление о Б. Создалось у меня такое, что передо мной честный, культурный и безкорыстный член партии, но постепенно я убедился в том, что передо мной жулик и проходимец, который проник в партию для того, чтобы использовать партбилет для своих личных корыстных целей»{816}.

И все же связывать употребление этих выражений только со стратегиями написания доноса было бы ошибочным преувеличением. У советских людей на самом деле не было иных слов, чтобы говорить о своих проблемах, чем те, что давала им власть. С. Коткин{817}

очень тонко и точно применил выражение «speaking Bolshevik»[277]. Следуя этой же логике, сигналы строятся вокруг «большевизмов»[278], выражений, присущих именно этой эпохе и, помимо этого, языку большевиков.

Если вернуться к списку «бесчестящих именований», то обнаруживается, что по большей части — это слова, совсем «свежие» для русского языка. В этом можно убедиться, если сравнить толкование некоторых из них в дореволюционном словаре, таком как словарь Даля{818}, и в словаре сталинского периода, составленном Ушаковым{819}.[279]

Редко какие слова в конце XIX века имели тот же смысл, какой им придавали в 1930-е годы советская власть и авторы доносов[280]: регулярно используемое в последних слово «безобразие» («беспорядок, бесчинство, неизвестно что») ранее означало только уродство, физический недостаток. Появляются и другие выражения: головотяпство, бюрократизм, хулиганство. Для обозначения болезненных проблем используются, таким образом, слова по большей части недавние. Дискурс доносительства, следовательно, замкнут сам на себя, факты и слова в нем самодостаточны.

Чтобы добиться удовлетворения своих просьб и требований, советские люди широко прибегают к тем инструментам, которые им предлагает власть. С этой точки зрения, особую важность имеет сама форма письма. Обвинения в адрес конкретных людей явно следуют пожеланиям власти дать каждому нарушению имя. Философия государства и вера в вездесущность внутреннего врага, которые власть старается распространить, несомненно, находят свой отклик. Некоторые письма служат тому доказательством как раз благодаря своему простодушию. Вера, пусть и смутная, во вредительство как причину неудач советской экономики лежит в основе многих доносов. Рабочий из Иванова, который пишет Молотову в конце 1937 года по поводу помещения изображения Ленина на новых банкнотах, считает это, как мы видели «делом рук врага».{820}

И все же очень часто — применительно к целому ряду сигналов о плохой работе — мы имеем дело именно с выбором. Ничто не мешает пишущим ограничиться техническими замечаниями. Хоть и редко, но все же авторы отмечают тщетность поиска «козлов отпущения»:

«Занималась и Горпрокуратура по нашей надстройке и теми безобразиями что было отмечено раньше в коммуне по нашему дому но ограничились верно только тем что инженера Крайкомстроя Баренбаума привлекают к ответственности по 111 ст. УК от чего нам нелегче, результатов невидим»{821}.