Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

«Я повторяю, что я высказываю только свои подозрения, и то возможно, что т. Пахомов действительно честный большевик, но просто не умеет работать. В последнем случае я прошу извинить меня за то, что я посмел взять под подозрение честного большевика.

Если Вы, Вячеслав Михайлович, найдете нужным привлечь меня к ответственности за выражение необоснованного подозрения по отношению к члену правительства, то я готов ее нести, но я иначе не мог поступить, ибо слишком больно от сознания, что водный транспорт нашей могучей страны льет на мельницу врагов — своей плохой работой»{869}.

В редких случаях ложное доносительство все же действительно оборачивалось против его автора. Правда, документов, подтверждающих это, мало. Именно так, впрочем, произошло в 1939 году с секретным сотрудником НКВД. Он был завербован после анонимного заявления, выслал несколько ложных информации о «наличии к.р. террористической организации среди учеников школ…» Поэтому и был арестован за ложное доносительство{870}

Судьба доносчика часто зависит от самой малости. Комсомолец из Тамбовской области выступил против женщины — председателя своего колхоза. Инструктор, приехавший с расследованием, организовал общее собрание колхозников, на котором был поставлен вопрос о снятии председателя колхоза[291], но колхозники отказались с ней расстаться. С другой стороны:

«Особо отмечаю, что автор письма т. О. позволял себя держать грубо по отношению Б., называл ее конокрадом и вором, тоже самое позволял это делать К., последний называл Б. жуликом и другими похабными <…> Автор письма тов. О. является членом ВЛКСМ и нами поставлен на бюро РК ВЛКСМ вопрос о нем в части грубых оскарблений с его стороны Б.»{871}

Но все же в большинстве случаев ложный донос не имеет никаких пагубных последствий для его автора. Доказательством тому служит история приводившегося выше письма бывшего коллеги, решившего снять маску с «ярого меньшевика». Автор сигнала часто позволяет себе прибегать к оскорблением, писать в резком тоне. Проверка сигнала на заводе была тщательнейшим образом проведена областным комитетом партии: опросили работников-ветеранов. На основании расследования обком решает прекратить дело: тот, кого обвиняли, пользуется уважением и не выступает против политики партии и правительства. Нет, следовательно, никаких оснований, его наказывать. Несмотря на то что клеветнический характер письма очевиден, донесшему не пришлось отвечать за свой поступок. Более того, чиновник областного комитета всего лишь пишет ему подробное и очень вежливое письмо, объясняя, почему нет «никаких оснований» «выбрасывать К. с производства»{872}

. Конечно же, автор письма — офицер Красной армии. Но в то же время подобное отношение очень симптоматично. Точно так же, когда слушатель Горьковской высшей сельскохозяйственной школы в мае 1936 года был обвинен в хранении троцкистской литературы и принадлежности к «трижде проклятому отряду германского гестапо троцкистско-зиновьевской банде»{873}, инструктор городского комитета завершает свой отчет — безо всяких дополнительных комментариев — следующими словами:

«Обвинения, выдвинутые т. П. в своей корреспондеции против студента т. С. не подтвердились. Свое заявление в отношение т. С. тов. П. вывел на основе единственного факта, что увидел у С. в мае месяце 1936 г., в его домашней библиотеке книгу политграмоты Бердникова и Светлова.

Тов. П. заявил, что выдвинутые им обвинения против С. не соответствуют действительности»{874}.